Илья Стальнов - Палачи из телевизора

Степан зашел в поросший деревьями дворик. Лаврушина он увидел сразу.

Завлабораторией уже два дня не отзывался на телефонные звонки, не обращал внимания на стук в дверь. Официально он уже неделю числился больным, на что имел «отмазный» лист – проштемпелеваный, выписанный по всем правилам больничный, во всяком случае по телефону он говорил, что дело обстоит именно так Надо же случиться – именно в это время директор собрался в срочную командировку, и не куда-нибудь в филиал в Орловской губернии, а в Данию. Тамошние ученые что-то твердили насчет новых времен, перестройки, о «милом Горби», а потому предлагали русским объединить усилия и грызть вместе гранит науки. Лучшего консультанта и сопровождающего, чем Лаврушин, директору не найти. Завлаб должен появиться в институте и цепляться изо всех сил в представившуюся возможность. Загранкомандировка – предел мечтаний советского человека. Чтобы упустить такую возможность, надо быть дураком. А упустить ее можно было просто – вокруг директора уже вились, нашептывали, науськивали, умасливали желающие поглядеть на копенгагенскую вольницу.

Лаврушин, которого сейчас увидел Степан, меньше всего походил на больного человека. Гораздо больше походил он на человека здорового. И закрадывались сомнения в правомерности проштамповывания ему больничного листа.

Кандидат физматнаук, одетый в грязную робу зеленого цвета – их в последнее время облюбовали дачники, вытаскивал из багажника своего «Запорожца» огромный пузатый медный самовар. Вещь была изрядно потерта, помята, бок продырявлен. На асфальте уже выросла груда никуда негодного хлама: разбитая настольная лампа, сгоревшая телевизионная трубка, всякая металлическая всячина Судя по удовлетворенному лицу хозяина этого хлама, жизнью тот был доволен вполне.

– По совместительству в старьевщики устроился? – укоризненно произнес Степан.

– Во, на ловца и зверь бежит, – сказал Лаврушин, поднимая глаза на друга. – Поможешь дотащить.

Он начал совать в руки Степана железяки – влажные и не совсем чистые.

– Э, – запротестовал было Степан.

– Давай-давай, – Лаврушин сунул ему в руки телевизионную трубку.

– Ты где этот хлам взял? На свалке, что ли?

– Ага. На ней, родимой.

Степан едва не выронил поклажу, положил ее на землю и возмущенно проговорил:

– У тебя загранкомандировка срывается, а ты по свалкам мусор собираешь!

– Загранкомандировка, – рассеянно кивнул Лаврушин, держа в руках мятый самовар и с интересом рассматривая его.

– Посмотри, вещь. То, что надо!

Все хваленое здравомыслие Степана восставало против подобной беспечности, безалаберности и вообще – сущего безумия. Он хотел сказать что-то едкое, но и оглянуться не успел, как друг вновь нагрузил его поклажей, на этот раз завернутой в пленку.

– Самовар я сам понесу, – Лаврушин бережно поднял медное чудище, которое раздували во времена царя Гороха кирзовым сапогом.

– Дела-а, – протянул Степан. – Совсем ополоумел.

В лифте он пытался добиться у Друга объяснений, но тот, ощупывая самовар, отделывался; «подожди», потом», «сейчас увидишь».

Страшнейший кавардак бросался в глаза уже в коридоре. Там была разбросана зимняя, летняя, осенняя обувь, половине которой место было на свалке. Здесь же валялись куски проводов, обломки микросхем, пара паяльников, осциллограф и все тот же свалочный мусор. Ощущался запах бензина.

– Дала-а, – вновь протянул Степан, оглядываясь. Он привык, что дома у друга всегда бардак. Но сегодняшний бардак был бардаком с большой буквы. – У тебя здесь монголо-татары побывали?

– Подожди секунду, – Лаврушин, не выпуская из рук самовара, шагнул в комнату. Степан последовал за ним. И обмер Дело было даже не в том, что в комнате царил уже не Бардак, а БАРДАЧИЩЕ. Но то, что возвышалось посередине, вообще нельзя было назвать никакими словами.

Итак, мебель была сдвинута в угол. В центре расположилась фантастическая по глупости, абсурдности и откровенному сумасшедствию конструкция. Высотой она почти доставала до потолка, диаметром была метра полтора-два. Пробовать уловить в дичайшем нагромождении деталей какую-то систему – занятие бесполезное. Не было этой системы. И смысла не было. Зато были, можно было различить отдельные элементы, из которых и состояла эта ХРЕНОВИНА (иного слова в голову Степана както не пришло). А угадывались в ней: бочка из-под соленых огурцов – центральная часть конструкции, трубка от душа, знакомый бидон, из которого немало пива пито, небольшой и ржавый двигатель внутреннего сгорания (выхлопная труба вела на улицу через окно), панель от стереоприемника, магнитофон «Весна», а также мелочь – змеевики, клеммы, разноцветные провода и табличка от четырнадцатого троллейбуса.