Илья Стальнов - На острие углы

По большому счету я не предпринял за день никаких исключительных усилий, во всяком случае, это не переход через пустыню, в которых мне пришлось участвовать, и не поход в горах. Но почему-то я был вымотан, и, вернувшись домой, ощущал себя так, будто отработал день на галерах. Тело ломило, в голове кто-то будто посадил ежа.

Я завалился на ложе и пролежал с полчаса. Для сна время было раннее, да и сон не шел. А делать я ничего не мог Аппетита не было...

Подняться с ложа меня заставил гость - герр Кессель. Ему я был всегда рад. Он относился к тем немногим людям в этом городе, которых мне было приятно видеть у себя, с кем можно было откровенно поболтать, от кого ждешь не подвоха, а помощи.

- Вы выглядите немножко получше, Фриц. Вчера на вас страшно было смотреть... Но у вас камень на душе. Верно?

- Вы наблюдательны.

- Не очень. Я лишь, в отличие от многих, замечаю других людей, а не только себя... Вас гложет эта история с Бауэром?

- Бауэра уже нет. Это все проклятая брошь. Нет у меня теперь покоя.

- Вы слишком впечатлительны. В который раз раскаиваюсь, что рассказал вам все эти легенды. Это самая обычная брошь, Фриц. Нет в ней ничего колдовского. Я просто люблю немного приврать, а вы восприняли мои выдумки о Магистрах и прочей ереси на полном серьезе.

Славный человек Кессель, но я видел, что он просто пытается успокоить меня. И Магистры, испытание, Сила - это не выдумки...

- Я же прекрасно помню, Ханс, что вы говорили о броши. Странные люди ей сопутствуют, странные слова, странные дела. И кто-то хочет разделаться со мной. Все сбывается. Я в сетях какого-то рока...

- Никакого рока нет. Я же вам говорил: это разбойничий город. Тут могут убить из-за парика и плаща. Здесь постоянно сменяются правители и летят головы.

- Зонненберг говорил иное. Он считает, что это благая земля.

- И это верно. Местные жители непоследовательны и непостижимы, так что разбой и добро здесь переплетены и связаны не рвущимися нитями.

- Удивительно это.

- Нам, немцам-рационалам, этого не понять. Поэтому давайте-ка выпьем, и все станет на свои места.

Он вынул из своей сумки, с которой был неразлучен, неизменную бутылку, взял серебряные стаканчики с полки и наполнил их. Если бы я был молод, то имел бы все основания опасаться, что Кессель, большой любитель вина, приучит меня к этому занятию. Но я был уже в возрасте, достаточно опытен, и бояться мне было нечего.

Я пригубил вино - оно было иное, чем-то, которым меня потчевал гость раньше, но тоже было изумительным.

- Итальянское вино, - вспомнил я этот странный, горьковатый вкус. Лакрима Кристи.

- Верно. Переводится, как вы знаете...

- Слезы Христа...

- Да. Оно сделано из винограда, который произрастает на склонах Везувия.

Я откинулся на спинку стула, повернул голову и с какой-то тоской взглянул в окно. Моя душа наполнилась непонятной грустью. На черном небе, как прибитая гвоздями, красовалась серебряная, с желтым отливом луна.

- Сегодня полнолуние.

- Ну да, - усмехнулся Кессель. - Разгул темных сил. Бросьте, Фриц Лучше выпейте...

Но отбросить, по его совету, тревоги я был уже не в силах. И после ухода соседа, с которым разговор у нас перестал клеиться, они вновь навалились на меня. Опять появился необъяснимый страх.

Страхи вообще имеют обыкновение набрасываться на человека с приходом темноты, терзать и разрывать душу на части, когда так вот сидишь один в пустом, наполненном безмолвием и тьмой доме, а в окно светит луна.

В целом я человек не пугливый и не отличаюсь болезненной страстью к самобичеванию. Но в тот вечер я был безволен. Вскоре дремавший в глубине сознания ужас окончательно овладел мной. Я не хотел смерти, боялся врагов... Мне запали в сознание слова вчерашнего гостя: где-то в трактире Боров Геншель мечтает о моей смерти.

Геншель! Да, это он. Он единственный из смертельных врагов, известный мне на сегодня.

И тут я понял, что не должен больше идти на поводу у своего благородства. Не должен больше ждать Я обязан нанести удар первым, использовав новую, еще неизведанную до конца силу.

И еще я понял, когда будто помимо своей воли, толкаемый посторонней волей, которой не мог противиться, встал с места и вскрыл пол, извлекая ларец, что прочно становлюсь на путь зла и не только получаю над ним власть, но и сам подчиняюсь ему Для меня, добропорядочного христианина, такая мысль еще недавно стала бы оскорбительной, невозможной, но сейчас я без колебаний смирился с ней.

А потом был неприятный скрип мела о пол... Было тепло оплывающей свечи рядом со мной, над которой я проводил ладонью, не ощущая ничего. И непонятно откуда возникший запах- сладкий, неясный...