Александр Казанцев - Том (6). Пылающий остров

Но черный жемчуг мог принести владельцу несметное богатство. Больных, готовых все отдать за целительное средство, много, ой как много! Если умело разводить «жемчуг» и ловко торговать, то будешь с большой прибылью! Да и не только черным жемчугом заниматься или женьшенем, но и пробкой, и другими целебными травами! «Эх! Не раскинулись в тайге „плантации растущего золота“ с именем (а не с прозвищем Хромого) на вывеске о трех кедровых столбах!..»

Встречались Хромому на пути и сосны-книги, на коре которых неведомыми письменами начертаны якобы судьбы людей. Но едва ли смог прочесть свою судьбу Хромой по изогнутым линиям, тянущимся по тонкому, как бумага, слою коры на кривых соснах. Никак не разобраться ему в таинственных знаках, полукружьях, точках, овалах и прямых углах.

Неукротимая сила влекла Хромого вперед. Некогда ему было размышлять о своей горькой судьбе, пусть даже записанной здесь злыми духами! О прошлом же своем он и читать бы не стал!

Отец – властный бородач с ниспадающим на глаза чубом. Из уссурийских казаков. Набожный, сулил он сыну миллионы с таежных плантаций, посылая учиться в Харбин. Помощник грамотный нужен был ему! А сам он, подавшись скачала к атаману Семенову, а потом к барону Унгерну, принял вместе с ним «желтую веру», может быть, потому, что напоминала она ему всегда желанный желтый металл? Да сложил он где-то там свою чубатую голову.

На плантациях отца с сыном, как они замышляли, должны были гнуть спину пришлые беспаспортные людишки. Теперь их в тайге не осталось. Но если б мог Хромой прочесть свою судьбу по загадочным знакам вещих сосен, то понял бы, что есть в тайге послушный забросившим его сюда заокеанским хозяевам несостоявшийся владелец…

Хромой шел и шел, бездумно, безучастно но всему окружающему, двигался как запрограммированный автомат.

И лишь спустя многие недели ходьбы, изнемогая вместе с окружающей тайгой от жары, пройдя несчетные распадки, обойдя лесистые сопки, стал он вынимать из котомки и бросать в высохшую траву металлические пластинки. Воровски оглядывался и, по-тигриному мягко ступая, шел дальше и дальше в таежную глухомань.

Впереди должна была встретиться Великая Просека, пробитая в вековом лесу энтузиастами, стремящимися обжить таежную глушь, проложить через нее стальные полосы пути.

Казалось поначалу, что Хромой шел к этим людям, но звериным своим чутьем, что-то почуяв, круто свернул он на восток и зашагал к океану, хоть и было до него еще море лесов.

Стояла редкая для этих мест жара. Иссохшая трава шуршала. Пот застилал прищуренные к уже отупевшие глаза Хромого. Но он, припадая на левую ногу, все шел и шел, оставляя за собой след из разбросанных пластин. Силы уже оставляли Хромого, но его гнал теперь, помимо чужой злой воли, еще и собственный Страх.

На давно пройденном им распадке лежала в траве пластинка, похожая на отстрелянную гильзу. Олень, чутко поводя великолепной рогатой головой, нечаянно наступил на нее и сразу же отскочил, почуяв недоброе. Задымилась под его копытом сухая трава, а пластинка ожила под жгучими лучами солнца, свернулась и воспламенилась.

Загорелась трава. Легкий ветерок раздул огонь и погнал по распадку к ближнему дереву. Дым окутал листву, а потом дерево загорелось, сначала у корня, а потом жадные языки взвились к ветвям. Еще миг – и в смолистый факел превратилась нарядная черная береза, какой не встретишь ни в каком другом уголке земного шара!

Крепчал ветер, раздувая пожар. Скоро огненная стена двинулась, гоня перед собой перепуганного оленя.

Бушующее пламя губило вековые исполины. Гибли сосны, погибал пахучий кедрач. Огонь приближался к заветной Просеке Молодых, грозя баракам, первым строениям и деревянным мостам новой дороги.

Казалось, ничто не остановит жаркого вала и огненная стихия сметет все, что дерзко возвели здесь люди.

Часть поднялась по тревоге. Поднялась в прямом смысле – в воздух! И не тихоходные вертолеты, а быстрые самолеты в хвост друг другу вереницей полетели над тайгой, сберегая минуты, секунды…

В одном из них как на подбор сидели тридцать три богатыря и с ними дядька Черномор, которого звали сержантом Спартаком. Носил он, как и все, тельняшку, форму поверх нее и берет десантника. Азиатский разрез глаз как-то не вязался у него с выпуклыми, четкими чертами лица, доставшимися от отца, когда-то механика полярной станции в тундре, а потом видного инженера. Мать же его из оленеводческого стана пошла вслед за любимым в большие города с многоэтажными чумами.