Роберт Хайнлайн - Звездный двойник

Дэк нахмурился:

– И хотел бы я быть уверенным, что достойный наш противник преследовал не вас, а меня.

– Почему?

– Значит, они просто пытались выяснить, что я замышляю. Тогда все – о'кей, счет ничейный, полная ясность. А вот если выслеживали вас, выходит, они знают, что мне нужен актер, способный сыграть эту роль.

– Но откуда им было знать? Или вы сами рассказали?

– Лоренцо, дело слишком серьезное. Гораздо серьезней, чем вы думаете. Я сам всех подробностей не представляю, и потом – чем меньше вы об этом будете знать, тем вам же спокойней. Одно скажу: подробные характеристики некоего лица были скормлены большому компьютеру «Бюро Переписи Населения» в Гааге, чтобы машина сравнила их с характеристиками профессиональных актеров – всех, какие есть. Всеми средствами это старались держать в секрете, но кто-нибудь мог все же догадаться и разболтать. Дело в том, что актер должен быть во всем похож на оригинал – отбор проводился строгий. И воплощение требуется – идеальное.

– Ого! И машина именно меня назвала?

– Да. И еще одного.

Вечно язык мой суется, куда не просят! Но я не смог удержаться, будто жизнь моя от этого зависела. Хотя – так примерно и было: кто же, интересно, мог сыграть не хуже меня?

– Еще одного? Кого это?

Дэк смерил меня взглядом. Он заметно колебался.

– Один парень, как его… ээ… Орсон Троубридж! Может, слыхали?

– Это пугало?!

От ярости даже тошнота на минуту прошла.

– Да? А я слыхал – он прекрасный актер…

Я был просто вне себя от мысли, что кто-либо может считать этого нелепого Троубриджа способным сыграть роль, которая под силу только мне:

– Эта… помесь ветряка с Демосфеном?

Я остановился: гораздо приличнее просто не обращать внимания на подобных «коллег». Но этот щеголь еще и страдал острейшей формой нарциссизма: если даже по ходу пьесы требовалось поцеловать даме руку, Троубридж обязательно обманывал публику и целовал собственный большой палец. Эгоист, позер, фальшивый насквозь человечишко – разве такому вжиться в роль?!

Вдобавок, по какой-то необъяснимой прихоти Фортуны, его козлиная декламация и обезьяньи кривлянья прилично оплачивались – а настоящие мастера голодают…

– Дэк! Да как вы подумать могли, что он подойдет?!

– М-мм… Не то, чтоб он подходил, – он сейчас связан долгосрочным контрактом. Сразу хватятся, пропади он хоть на неделю. Хорошо, вы оказались «на воле». Получив ваше согласие, я велел Джоку отозвать ребят, занимавшихся Троубриджем.

– И правильно!

– Но знаете, Лоренцо, должен вам сказать: пока вы обуздывали свою требуху после торможения, я связался с «Рискуй» и дал команду продолжать переговоры с Троубриджем.

– Что?!

– Так вы ж сами просились. У нас как – раз уж дальнобойщик подрядился забросить груз на Ганимед, так он доставит его на Ганимед. Сдохнет, а доставит, не пойдет на попятный, когда корабль уже загружен! Вы сказали, берете эту работу – без всяких там «но» и «если». Выберетесь. И уже через несколько минут празднуете труса при первом шорохе. Потом – с космодрома сбежать хотели. И вот только что истерику закатили – хочу на Зе-е-млю! Знаете, может, вы и лучший актер, чем Троубридж, – я не разбираюсь. Но нам нужен парень, который не сдрейфит в случае чего. И сдается мне, Троубридж как раз из таких. Если с ним договоримся – заплатим вам и отправим назад. Ясно?

Более чем. Дэк вслух не говорил, но явно имел в виду, что я не тот партнер, на которого можно положиться, и был по-своему прав. И обижаться оставалось лишь на самого себя. Конечно, только полный кретин соглашается, сам не зная, на что, – но я ведь согласился! Безоговорочно… А теперь вдруг решил отвалить в сторонку, будто новичок, испугавшийся публики.

Что бы ни случилось, играй до конца! – вот древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может, философы ее и опровергнут, однако жизнь наша редко подчиняется логике. Мой папаша соблюдал эту заповедь свято. Я сам видел, как он доигрывал два акта с острым приступом аппендицита, да еще выходил на поклоны, прежде чем его отправили в больницу. Сейчас я словно видел лицо отца – лицо истинного актера, с презрением взирающего на горе-фигляра, готового без зазрения совести отпустить публику неудовлетворенной…

– Дэк, – неуклюже промямлил я, – извините, бога ради. Я был неправ.

Он пристально оглядел меня:

– Так вы будете играть?

– Да.

Я отвечал совершенно искренне, но вдруг вспомнил об одной вещи, делавшей эту работу для меня вовсе безнадежной, вроде роли Белоснежки в «Семи гномах».