Павел Комарницкий - Хозяин Вселенной

— Нет. Не помню…

— Ещё салату положить?

Я благодарно улыбаюсь. Моя жена невероятно заботлива. Вот, ореховый салат соорудила… хотя не любит готовить…

Мы ужинаем на веранде, открытой с трёх сторон — боковые стены-панели комнаты втянуты внутрь. Великая звезда уже взошла, и воздух напоён прозрачным колдовским сиянием. Как красиво… Как здесь красиво…

Ирочка изо всех сил излучает оптимизм, улыбается, шутит. Говорит она только вслух и только по-русски, поскольку ангельский язык я почти не понимаю. Правда, кое-какие слова понемногу всплывают в моей повреждённой голове — как будто проявляется фотобумага. Однако до полноценного владения языком ещё…

А вот у моей дочери излучать оптимизм не получается. Совсем плохо выходит. Не умеют ангельские дети притворяться. Она тоже говорит по-русски, но улыбка бледная, едва заметная, а уж глаза… в её глаза мне сейчас лучше не смотреть.

И даже обе летучие сони, по обыкновению явившиеся к трапезе, ведут себя на удивление скромно. Зверюшкам не дано понять, что именно произошло, но звериное чутьё безошибочно подсказывает им — в дом пришла беда.

Держать меня в клинике доктора не стали, справедливо полагая, что в домашних условиях шансов на скорейшее выздоровление у меня много больше. Одно общение с Ирочкой и Мауной чего стоит… Да и другая родня не пустой звук.

Уже в тот день я всё же узнал-вспомнил маму Машу и папу Уэфа. Но ни тот, ни другой не испытали по этому повода излишнего энтузиазма. И вообще, моя память ныне напоминает губку с многочисленными пустотами. «Тут помню, тут не помню»… И местная медицина пока беспомощно хлопает крыльями. Медицину можно понять — биоморф зверь настолько редкий, и как его лечить…

— Ну, давайте-ка ложиться спать, — Ирочка убирает со стола, Мауна ей помогает. — Не кисни, Рома! Всё будет хорошо. Правда, Мауна?

— Да, мама… — тихо отвечает дочь. Или это не ответ, а вопрос?

Робот-«домовой» уже убирает столик, смешно топоча коротенькими гофрированными ножками. Странно, вот «домового» я помню, а Ирочкиного брата нет. И встречавших меня в холле клиники я не помню. Это Ирочка мне сказала, что сэнсэя зовут Цанг, а свирку Динна. Собственно, я смутно помню даже, что такое сэнсэй… у меня это слово почему-то ассоциируется с пожилым японцем в кимоно.

— Спокойной ночи, папа. Мама, спокойной ночи, — Мауна уходит к себе. Я ощущаю укол смутного беспокойства — мне помнится, раньше дочь говорила как-то иначе… Да, точно. Она всегда говорила «папа-мама», слитно. А не раздельно, как сейчас.

— Рома…

Она идёт ко мне, легко и осторожно ступая. Я невольно любуюсь — какая она красивая, моя Ирочка…

И отчаянно распахнутые глаза.

— Рома…

Лёгкий, как пёрышко, поцелуй. А вот и тягучий, крепкий. Моё тело реагирует вполне исправно — то, что нужно, поднимается. Тело моё абсолютно здорово…

— Нет, нет, нет!!! — сдавленно кричит она страшным полушёпотом. — Нет, я так не хочу!!!

«Ира, Ир… — я глажу её, целую. — Я знаю, ты сейчас слышишь все мои мысли. Это я глухой. Давай думать, как выбираться. Иначе ты рискуешь вместо мужа остаться с контуженым биоморфом».

Но она уже и так взяла себя в руки.

— Ты прав, Рома, — Ирочка зарывается носом в перья на сгибе моего крыла. — Надо думать. Надо очень крепко думать… Ладно, давай спать. Утро вечера мудренее.

Цветные пятна извиваются, сплетаются, танцуют свой бесконечный таинственный танец. Вот вас я сразу узнал, ребята. Вы что-то хотите мне сказать? А я не слышу, вот беда-то… Последствия контузии…

Что-то вдруг меняется в мире. Что именно? Цветные пятна разом очищают поле зрения, разбегаясь, как испуганные котята. Я рывком распахиваю глаза.

Комната наполнена сиянием, струящимся ниоткуда. Ирочка стоит в позе, какой я ни разу ещё не видел — на коленях, умоляюще сцепив руки. А перед ней уже проявляется нечто радужное… впрочем, всё равно мне не описать словами, нечего и стараться.

— Ты права, Иолла, — внезапно раздаётся голос свыше — вернее, он звучит со всех сторон сразу. — Это очень опасно, замещение… Я попробую помочь вам. Но это лучше делать не здесь.

Что-то лопается в моей голове со стеклянным звоном, и сквозь нахлынувшую острую боль я говорю:

— Здравствуй, Радуга.

— Узнал… Уже не так плохо. Ждите меня возле Изумрудного ручья!

— …Как тут темно…

— Ну сели же…

Тучи, заволокшие здешнее небо, делают мрак под пологом леса почти непроглядным. Правда, многочисленные светлячки и светящиеся цветы всё-таки позволили нам с Ирочкой совершить посадку, однако даже для ангельского глаза чаша родника, выложенная изумрудами, кажется тёмным пятном с почти неразличимыми деталями.