Владимир Немцов - Последний полустанок

И надо же было именно в ту самую минуту, когда Вадим размышлял о прекрасных свойствах земной атмосферы и о том, как без нее плохо, вдруг опуститься шлему скафандра. Нет, это не случайность. Сработала автоматика, и прозрачный шлем, откинутый Вадимом назад за ненадобностью, плотно, со щелчком сел на свое место. Хлоп — и ты заперт, точнее говоря, изолирован от внешнего мира, — дыши воздухом из баллона.

В чем же дело? Не стало воздуха в коридоре? Упало давление? Случайный метеор пробил обшивку диска? Нет, этой мысли не хотел допускать Багрецов.

Он бежал по гулко звенящим трубам, и звон их болезненно отдавался в ушах. Скорее в кабину, там, наверное, все благополучно.

Еле отдышавшись, Багрецов помедлил у входа, приоткрыл дверь, вошел в шлюзовую камеру, закрыл ее за собой и только тогда с замиранием сердца распахнул дверь в кабину.

Поярков сидел, откинув шлем назад, и бесцельно смотрел на экран, где волнистые облака точно овечьей шкурой окутали Землю. Ничего интересного.

— Холодно? — спросил он, поворачиваясь к Вадиму. — Нос отморозил?

Вадим посмотрел на стрелки приборов, показывающие давление в разных отсеках диска, и, заметив, что ни одна из них не опустилась ниже нормы, равнодушно ответил:

— Да, немножко холодновато.

Он понял, что встревожился понапрасну. Автомат скафандра сработал не от изменения давления, а от понижения температуры. В коридорах сейчас до пятидесяти градусов мороза.

Садясь в свое кресло и приподнимая шлем, Вадим осторожно спросил:

— Тут есть катапульта. Она когда-нибудь испытывалась?

Поярков скользнул по его лицу беглым взглядом и, не найдя в нем явно выраженной тревоги, а скорее любопытство, ответил:

— Не один раз. Но только на сравнительно небольших высотах, где мы еще что-то весим… В буквальном, конечно, смысле, а не переносном.

Лишь в общих чертах Вадим представлял себе действие катапульты, и, возможно, это даже лучше, чем знать дотошно все ее достоинства и слабости. Так, однажды, вылетев в командировку, он попал в очень сложные метеорологические условия. Рядом сидел пассажир, все время нервничал, а Вадим лишь подсмеивался над ним. Наконец самолет приземлился, и только тогда сосед признался, что сам он летчик, а потому прекрасно понимал, какие неприятности их могли ожидать.

Так что не всегда полезно все знать до тонкости — меньше сомнений и беспокойства. Багрецов не сомневался, например, в электронике. Она наблюдает за полетом, и если случится серьезная авария, то кабина будет выброшена катапультой. Однако при всей этой уверенности в электронике Багрецов почему-то больше всего надеялся на красную рукоятку, похожую на ручной тормоз автомашины. Она торчала в полу рядом с креслом Пояркова. Дернешь ее на себя и кабина вылетит в пустоту.

Эта несчастная рукоятка буквально гипнотизировала Багрецова. Смотрит ли он на стрелку высотомера или прибора, показывающего наружную температуру, следит ли за работой передатчиков, — все равно красная ручка притягивает его взгляд. Он сердился на себя. Ведь совершенно ясно, что катапульту приспособили сюда на самый крайний случай, которого даже трудно ожидать. Но что поделаешь? Человек есть человек, он существо земное, и глупо было бы доказывать, что он прекрасно чувствует себя в пустоте.

А где начинается эта пустота? Где кончается земная атмосфера? Границ не существует, они условны. «Унион» сейчас уже приближается к ионосфере. Диск раздулся до полного своего объема и поднимается еле-еле.

Но вот и потолок. Здесь «Унион» может передохнуть, чтобы на Земле успели сделать все нужные измерения, а потом, используя более современную тягу, чем легкий газ, ракетой взмыть в высоту.

Поярков поставил рычажок шифратора на одно из делений, и вниз было передано очередное сообщение: «Все в порядке. Можно включать двигатели».

— Приготовились! — скомандовал он и нажатием кнопки откинул кресла назад. — Внимание!

Вадим лежал в противоперегрузочном костюме-скафандре и чувствовал, как давят на тело воздушные подушки. Это было необходимо, чтобы при большом ускорении кровь не оттекала в нижнюю часть тела. Все это он уже испытывал на специальных каруселях и в других условиях. Но дело в том, что постепенное нарастание скорости к моменту выхода «Униона» на свою орбиту должно закончиться довольно чувствительным толчком, которого Вадим чуть-чуть побаивался: этого он еще не испытывал.

На всякий случай Поярков предложил опустить шлемы, после чего Вадим слышал его только через наушники. Лежа в откинутом назад кресле, можно было видеть потолок, где, так же как и на стенах, светились стрелки приборов. Виднелась часть верхнего экрана с неземным фиолетовым небом. Сквозь его унылую темноту прорывались лучи каких-то непонятных звезд. Они колыхались, будто отраженные в колодце, и вдруг пропали…