Андрей Столяров - Сад и канал

А я сам, наконец, разглядел эти странные нахохлившиеся фигуры в коротких плащах. Шесть одетых по-средневековому всадников выезжали на перекресток. Разноцветные тяжелые копья колыхались у них в руках, и блестели на солнце начищенные кольчуги. Как кузнечик, танцевал перед ними тщедушный милиционер — тыча щепочкой пистолета в фырчащие конские морды.

Вдруг один из всадников гортанно сказал:

— С нами бог!..

И они поскакали — нацеливаясь в середину затора. Вся толпа, как в едином порыве, шатнулась назад — неожиданным образом выкинув нас на обочину. Я едва протащил за собой перекрученных Близнецов. А жена, сбившись с шага, упала на четвереньки.

В это время затыркал мотором ближайший «жигуль», и передняя дверца его стремительно распахнулась. Нам махали из глубины салона:

— Давайте сюда…

Я увидел, что за рулем «жигуля» сидит Маргарита. Невозможным последним усилием я втиснул туда Близнецов — повалив их, по-моему, мимо сидения, на пол, краем глаза увидев, как залезает жена — а затем повалился и сам: лишь бы как-нибудь втиснуться. По багажнику сразу же громыхнуло брошенное копье, а на крылья машины полезли безумные руки, но «жигуль», как лягушка, отпрыгнул — метра на три и, качнувшись, пошел и пошел по оси обезлюдевшего проспекта…

Я не буду рассказывать, как мы добирались до вокзала. Ничего подобного я никогда раньше не видел. Первоначальная безлюдность проспекта оказалась обманчивой — скоро из боковых неметеных улиц, из замусоренных переулков, из парадных, из проходных дворов, вероятно, разрывая невидимое мне оцепление, стали просачиваться довольно большие группы людей. Они очень быстро заполонили собою весь проспект. Беженцы шли с чемоданами, увязанными поперек, с рюкзаками, с распухшими продуктовыми сетками, перли на себе наволочки, превращенные в мешки, катили навьюченные горбатые велосипеды. Было очень много детских колясок. Все это непрерывно сталкивалось и цеплялось выставленными углами. Возникало катастрофическое столпотворение. Машину, в конце концов, пришлось бросить. Также пришлось бросить и тюки, которые впопыхах, перед уходом, увязала жена. На руках у меня осталась только небольшая сумка с продуктами. Тоже, в общем, достаточно тяжелая. Жена взяла себе одного Близнеца, а я — другого. Мы и так уже чуть было не потерялись. Гомон, плач и ауканье царили в воздухе. Ощущалось, что все чрезвычайно озлоблены и угнетены. То и дело вспыхивала раздраженная перебранка. Я подумал, что, наверное, такой же остервенелой толпой, в непрерывной грызне уходили из города крысы. Сначала крысы, а потом — люди. Правда, крыс никто не обстреливал из дальнобойных орудий. А здесь в течение всего пути обстрел продолжался. Мерно, ровно, безостановочно — раздавался протяжный и заунывный нарастающий вой, а затем через какие-то мгновения докатывалось глухое эхо разрыва. Нам еще повезло. Ни один снаряд не попал в скопление людей на проспекте. Я просто не представляю, что было бы в этом случае. Однако, когда мы пересекли мост через Обводный канал и приблизились к плоским оштукатуренным башенкам вокзала, то оказалось, что вся левая часть его охвачена пламенем. То есть, если точнее, то пламени, как такового, не было. А был чрезвычайно тяжелый, густой, полный грязи и копоти мерзкий дым. Там — в ранжире — располагались какие-то угрюмые длинные здания — несомненно, больше похожие на казармы, чем на вокзал. Они были накрыты треугольными крышами. Дым выкатывался из-под ребер этих крыш и, вращаясь клубами, наматывал на себя жаркий воздух.

Картина была абсолютно безнадежная.

— Ну вот, — сказала Маргарита. — Нам отсюда не выбраться. Я так и знала…

Равнодушное отчаяние звучало в ее голосе. И как будто в подтверждение сказанных слов, крыша одного из вокзальных помещений медленно провалилась, а из внутренности кирпичной коробки, точно выстрел, поднялся громадный коричневый сноп и растекся вдоль неба, перечеркнутый искрами по всей своей толщине.

Я не буду рассказывать, как мы пробивались через вокзал. Еще когда мы подходили к нему, то с изгиба моста, распростертого над мутными желтыми водами пересыхающего канала, я увидел, что правое, нетронутое его крыло — то крыло, которое выходило к перронам — словно площадь во время праздничной демонстрации, переполнено невероятным количеством народа. Мы вышли из дома очень рано, но многие, наверное, вышли еще раньше нас и теперь, как железные опилки к концам магнита, прилипали к торцам и к проходам вокзального здания. Вся эта масса колыхалась, пружинила, время от времени сдавая назад, и тогда шеренги последних рядов подламывались. Было совершенно очевидно, что с этой стороны нам не пройти. Беспощадно работая корпусом и локтями, я отвоевал сравнительно свободное место у парапета и, внушая, точно гипнотизер, произнес три коротких звенящих налитых непреклонностью фразы: