Роберт Силверберг - Плавание в Византий

Филлипс тупо кивнул. А что ему терять?

— Лети к ней, — настаивала Белилала. — Сейчас же.

— Да, — сказал Филлипс. — Уже лечу. — Он повернулся к Уиллоби. — Дружище, если когда-нибудь мы встретимся в Лондоне, я выступлю твоим свидетелем. Не бойся. Чему быть, Фрэнсис, того не миновать.

Оставив их, он взял курс на Мохенджо-Даро, почти уверенный в том, что встретит там лишь роботов, рушащих город. Однако же Мохенджо стоял на месте, ничуть не изменившийся. Чарльз пошел в баню, надеясь, что Гайойя окажется там. Но…

— Она отправилась в Александрию, — сказал ему Фенимон. — Хотела посмотреть ее в последний раз перед закрытием.

— Уже почти готов к открытию Константинополь, — пояснил Стенгард. — Это столица Византии, понимаешь? Огромный город. Взамен Александрии откроют Византий, понимаешь? Говорят, это будет нечто бесподобное. Мы, естественно, увидимся на открытии, да?

— Естественно, — ответил Филлипс.

Чарльз чувствовал себя всеми покинутым, измотанным.

«Все безнадежно и нелепо. Я попросту марионетка, которую дергают за ниточки».

Он полетел в Александрию. И где-то над Аравийским морем он вдруг постиг всю глубину слов Белилалы, и тут же стали улетучиваться горечь, отчаяние и гнев.

«Ты существуешь. Как ты можешь сомневаться по поводу своего существования? Разве Гайойя полюбила бы что-то нереальное?»

Конечно. Разумеется. Йанг-Йеовиль ошибался: гости нечто более существенное, чем иллюзии. Выходит, что Йанг-Йеовиль, описывая наше состояние, и сам не понимал, что говорит: «Мы думаем, мы разговариваем, мы влюбляемся». Да! Вот в чем соль. Может, мы, гости, и ненатуральные, но это вовсе не означает, что мы нереальные. Вот что пыталась втолковать ему тем вечером Белилала.

«Ты страдаешь. Ты любишь. Ты любишь Гайойю. Разве Гайойя полюбила бы что-то нереальное?»

Он, разумеется, реален. Во всяком случае, достаточно реален. Да, он нечто странное, возможно, даже непостижимое уму людей двадцатого столетия, которых создан представлять. Но это вовсе не означает, что он нереален. Что, скажете, реален только тот, кого родила женщина? Нет, нет и нет. Он в своем роде вполне реалистичен. Ему тут нечего стыдиться. И, осознав все это, Чарльз понял, что Гайойе не обязательно стареть и умирать. Есть способ ее спасти, но захочет ли она им воспользоваться?

Приземлившись в Александрии, он немедленно отправился в гостиницу на склоне Панеиума, в которой они вместе останавливались в прошлый раз. Как давно это было! Гайойя была там. Тихонько сидела во дворике с видом на бухту и маяк. Умиротворенная, безропотная. Смирилась, что ли? Даже не порывалась от него скрыться.

— Гайойя, — сказал он с нежностью.

Она выглядела старше, чем в Нью-Чикаго. Лицо стало морщинистым, землистым, глаза запали, целые пряди седины контрастно серебрились в черной шевелюре. Он сел рядом, взял ее за руку, окинул взглядом обелиски, дворцы, храмы, маяк. Прошла минута, прежде чем он произнес:

— Теперь я знаю, кто я.

— Правда, Чарльз? — уточнила она абсолютно безучастно.

— В мое время такое называлось программным обеспечением. Я всего лишь набор команд, откликов, перекрестных ссылок, управляющих неким искусственным телом. Настолько совершенной программы мы не могли себе даже представить. Но мы ведь только начали разрабатывать нечто подобное. Меня напичкали факторами двадцатого века. Соответствующие настроения, соответствующие аппетиты, соответствующий иррационализм, соответствующая агрессивность. Кто-то неплохо разбирается в том, каким должен быть человек двадцатого века. Да и над Уиллоби они неплохо потрудились — вся эта елизаветинская риторика, чванливость. Наверное, и Йанг-Йеовиль сделан на славу. Кажется, он сам так считает, а кто лучший судья? Двадцать пятый век, республика Верхняя Хань, люди с зеленоватой кожей, полукитайцы-полумарсиане — вот все, что мне известно. Но кто-то знает все. Здесь есть великолепный программист, Гайойя.

Она на него даже не взглянула.

— Мне страшно, Чарльз. — Все тот же отчужденный голос.

— За меня? Из-за того, что я наговорил?

— Нет, не за тебя. Ты видишь, что со мной происходит?

— Вижу. Ты изменилась.

— Я очень долго жила с мыслью: когда же это начнется? Думала, быть может, россказни все это, я не подвержена старению. Кто же поверит в свою старость? Но это началось. Как раз когда мы с тобой впервые приехали сюда, в Александрию. В Чанъане стало еще хуже. Ну а сейчас… сейчас…

У Чарльза вырвалось вдруг: