Мы прибыли сюда, чтобы погрузить зонд в зону нейтрониума и зачерпнуть ложку звездной материи весом сто миллиардов тонн на кубический сантиметр.
Ни о каком приземлении на нейтронную звезду не могло быть и речи; это даже не обсуждалось. Не только из-за гравитационного потенциала, выходящего за пределы нашего понимания, — если бы некое тело сумело противостоять приливному эффекту, оно должно было бы справиться и со скоростью убегания, тянущей его прочь и равной двумстам тысячам километров в секунду, то есть двум третям скорости света, — но еще и из-за температуры на поверхности нейтронной звезды, превышающей три миллиона градусов. Поверхностная температура земного Солнца шесть тысяч градусов, и нам в голову не приходит попытаться приземлиться на него. Даже на том расстоянии, где мы сейчас находились, наши тепловые и радиационные экраны работали на пределе своих возможностей, не давая нам зажариться. И приближаться мы не собирались.
«Ай-би-эм / Тошиба» хотели, чтобы мы вывели на орбиту вокруг нейтронной звезды миниатюрный гиперпространственный корабль: изумительное маленькое судно не больше сжатого кулака, с уменьшенной версией того двигателя, что перенес нас через пространство-время сюда, на тысячу световых лет, всего за дюжину недель. Этим крошечным кораблем мы могли управлять с «Бен-вах Мару». Вернее, это делал бы Главный мозг. С помощью маневра, программирование которого потребовало пятидесяти компьютерных лет, мы собирались отправить наш миниатюрный корабль в гиперпространство и вывести его оттуда прямо внутри нейтронной звезды. Он должен был остаться там на миллиардную долю секунды — этого достаточно, чтобы зачерпнуть ложку нейтрониума, ради чего все и затевалось. Потом мы полетели бы домой, а крошечный корабль следовал бы в нашем кильватере по проторенному гиперпути.
Мы полетели бы домой — если, конечно, даже столь короткое внедрение нашего кораблика в нейтронную звезду не освободило бы разрушительные силы, способные размазать нас по галактике. Вообще-то в «Ай-би-эм / Тошиба» не думали, что такое может произойти. Теоретически нейтронная звезда — одно из самых стабильных тел во вселенной, и математические расчеты подтверждают, что изъятие крошечной части ее вещества не может создать никаких проблем. Этот район вселенной уже выработал свою квоту разрушительных взрывов.
Тем не менее в принципе такая опасность оставалась. В особенности с учетом того, что в тридцати световых минутах отсюда находилась черная дыра — «подарочек» от гораздо более мощного взрыва второй сверхновой, случившегося в недавнем прошлом. Задерживаться рядом с черной дырой — все равно что иметь в игре лишнюю карту непредсказуемого достоинства, о чьем существовании игроки не знают до какого-то абсолютно случайного момента игры. Если мы все же дестабилизируем нейтронную звезду — каким образом, ученые Земли не могли предположить, — то рискуем оказаться не на пути домой, а внутри сферы Шварцшильца [1] Сфера Шварцшильда — воображаемая сфера вокруг черной дыры, за пределы которой не может вырваться никакое излучение. (Примеч. перев.)
А может быть, и нет. Был только один способ выяснить это.
Кстати, я понятия не имел, зачем контролирующим компаниям понадобился нейтрониум, ради добычи которого нас наняли. Надеялся лишь, что у них имелась достаточно веская причина.
Но мы не могли заниматься делом, пока поблизости болтался чужой корабль. Оставалось одно — ждать. И смотреть; но это потом. А пока просто ждать.
Два дня спустя Кэл Бьернсен сказал:
— Мы получили от них сообщение. Звуковое. По-английски.
Мы ждали этого, мы даже надеялись на это. Тем не менее я испытал шок.
— Давай прослушаем.
— Канал семь радиорелейной связи.
Я настроил канал. Зазвучал явно синтетический голос — никаких полутонов или обертонов, очень ровные интонации. Ритмически они пытались подражать нашей речи — на основе того, что мы им послали — и, по-моему, проделали прекрасную работу, но все же звучание было безусловно механического происхождения.
«Может, на борту их корабля вообще нет никого, кроме компьютера или роботов», — подумал я.
Хорошо, если бы они оказались роботами.
Это походило на сон. На немного неуклюжем, несовершенном, но фантастически узнаваемом английском языке звучало первое приветствие чужеземной расы людям планеты Земля.
— Говорит Первый с Девятого Спаджа, — сказал голос.
Девятый Спадж, как мы вскоре поняли из контекста, — это название их планеты. Первый — возможно, имя говорящего или его — ее? — звание; этого мы так и не поняли. На неуклюжем пиджин-английском [2] Пиджин — особого рода язык, развившийся для удовлетворения потребности в межэтническом общении, не являющийся родным для тех, кто его использует. (Примеч. перев.)
, который тем не менее мы понимали без особого труда, Первый выразил благодарность за наши радиопередачи и попросил послать новые тексты. Фактически он просил послать словарь: теперь, когда у них был алгоритм нашей речи, требовался новый материал, чтобы наполнить его содержанием. Это позволит нам обмениваться более сложными предложениями, чем «привет» и «как поживаете».
Читать дальше