Крёстный махнул на меня рукой, но глаза его тревожно заблестели:
- Всё шутки шутишь?! Ты много нашарпал, поди?!
- Есть тайные места.
Глаза старика впились в меня. Некоторое время Корнила молчал, затем, наконец, ответил:
- Нет, Степан Тимофеевич, на такое я не пойду - расходятся у нас дорожки!
- Расходятся.
- Повинись, послушай старика - я спасу тебя.
- Уж ты-то спасёшь - первым на шее верёвку затянешь!
- Нет у тебя другого выбора, Степан - или со мной, или... пропадёшь.
- Я уже сделал свой выбор.
- Неволить тебя не могу, - крёстный пошёл к двери, - ты всё же подумай, время у тебя пока есть. Подумай, не торопись с ответом, - он открыл дверь и повернулся ко мне. - Ты ведь умный, грамотный, с посольствами бывал глядишь, государь смилостивится.
- Ступай, Корнила - поздно.
Дверь громко стукнула...
* * *
Смутно на душе, неспокойно. Корнила всё же посеял у меня сомнения: ведь не схватили меня не потому, что заговорённый - может, не врал Корнила-крёстный, пришла бумага из Москвы?! Царь однажды простил. Я рассмеялся - нет, врёшь, крёстный: царь никогда не прощает. Ложь это... Или... Бояре напуганы, война продолжается. Идут со мной на мировую, чтобы остановить крестьянскую смуту? Ведь гибнем не только мы, но и они. Может такое быть? Может...
... Нет, бояться они меня и ненавидят лютой ненавистью. Не простят бояре - им нужна моя голова... Почему же Корнила медлит? Почему не побоялся придти на переговоры? Змей ты, крёстный, змей...
Светало. В полусне я сидел за столом, думал свою горькую думу и тут они ударили разом в окна и двери. Лопнуло окно, раздался треск в сенях. Я схватился за пистоли и громыхнул ими в окно и в сени. Послышались истошные крики раненых. Я громко засмеялся, обнажая саблю:
- Что, бесы, иуды, жарко я вас потчую?!
Изба заполнилась домовитыми казаками.
- В гости пожаловали? - моя сабля со свистом рассекла воздух.
- Живьём брать! - выкрикнул из-за спин казаков Самаренин.
- Попробуйте! - усмеялся я.
Ближайший казак, охнув, осел на пол, схватившись рукой за рассеченную голову. Кто-то матерно выругался. Громыхнул пистоль.
- Я же велел живьём брать! - рявкнул Самаренин.
- Попробуй возьми! - крикнули в ответ.
Ещё один казак с руганью отпрянул в толпу - его сабля вместе с кистью руки осталась лежать на полу.
- Ага, суки - не так-то просто взять атамана?! - я отступил в угол.
- Вперёд! - закричал Самаренин и казаки, зарычав, кинулись на меня разом.
Я страшно ударил, разрубая дюжего казака на две половины до крестца. Раздались крики. Меня ударили по лицу, схватили за руки и кафтан.
- Гуляй, станица! - я бил кулаками в исступлённые, потные лица толпящихся вокруг меня казаков.
Раздался треск кафтана. Мой. Разорвали, сволочи, но мне удалось раскидать повисших на мне казаков.
- Гей, Михайло, где же ты, выходи! - закричал я Самаренину.
- Здесь!
Я повернулся на голос. Не надо было этого делать - меня ударили чем-то тяжёлым по голове. Я покачнулся. Взревев, казаки бросились на меня... Я не чувствовал, как меня колотили, а потом вязали - в глазах плавал багровый туман...
На следующий день меня отвезли в Черкасск на встречу с Фролом, а накануне по приказу иуды-крёстного не из мести, а из страха наши семьи, всех близких и родных умертвили...
Конец...
* * *
Это была последняя запись в дневнике. Словно проснувшись после яркого и тяжёлого сна, щурясь и шаря глазами по сумракам кабинета, он молча закрыл тетрадь. Пальцы, неуверенно дрожа, ползали по столу в поисках сигарет. Нашёл. Прикурил, отошёл к окну. Что-то его беспокоило, но он не хотел думать, что это совесть. Не докурив, он бросил сигарету в пепельницу. Прошёл к столу и открыл тетрадь - там оставался сложенный надвое лист, который он ещё не читал...
* * *
"Вы, воры и клятвопреступники, изменники и губители христианских душ со свои товарищи под Симбирском и в иных многих местах побиты, а ныне к великому государю, царю и великому князю всея Великия, Малыя и Белыя Руси Алексею Михайловичу, божьему помазаннику и самодержцу службою и радением атамана Войска Донского Корнея Яковлева и всего Войска и сами вы пойманы и привезены. В расспросе и пытках вы в том своём воровстве повинились. За такие ваши злые и богомерзкие дела, за измену и разорение приговорены великим государём нашим, царём и великим князем всея Великия, Малыя и Белыя Руси к смертной казни четвертованием."
* * *
Это была обыкновенная выписка из какого-то библиотечного хранилища. Он вновь переложил листок надвое, сунул в тетрадь и вышел из кабинета...
Читать дальше