Роберт Силверберг: Иголка в стогу времени

Вот и дождался. На этот раз у Хэмблтона получилось.

Для страха или душевной боли времени не оставалось. Первые полчаса Миккельсен лихорадочно фиксировал каждую деталь своей потерянной жизни: телефонные номера, адреса, имена, обстоятельства. Он успел многое записать о жизни с Джанин и о цепи фазовых переходов, вплоть до последнего. Когда писать стало нечего, зазвонил телефон. Господи, пусть это будет Джанин!..

Это оказался Гус Старк.

— Ник? Мы с Донной сегодня не можем. У нее очень разболелась голова. Надеюсь, вы с Мелани не будете слишком разочарованы, кроме того… Эй, ты в порядке?

— Фазовый переход случился. Очень тяжелый.

— Ясно…

— Мне надо найти Джанин.

— Кого?

— Джанин. Джанин Картер. Стройная, высокие скулы, темные волосы. Разве ты ее не знаешь?

— Д жанин? Я знаю Джанин? Вы с Мелани что, поссорились? Я думал…

— Мелани тут ни при чем.

— Джанин Картер? — Гус осклабился. — Ты не о подружке Томми Хэмблтона говоришь? Был такой богатый коротышка в JIa-Джолле лет десять-двенадцать назад. Тогда еще…

— О ней самой. Как ты думаешь, где ее сейчас можно найти?

— По-моему, она вышла за Хэмблтона. Переехали на Ривьеру, если я ничего не путаю. Ник, насчет сегодняшнего вечера…

— Пропади он пропадом, этот сегодняшний вечер! Созвонимся попозже.

Дав отбой, Миккельсен перевел телефон в режим глобального поиска по запросу «Томас и Джанин Хэмблтон». Оставалось ждать. Сейчас, в момент вынужденного бездействия, до Миккельсена дошла вся глубина потери. Задрожали руки, на лбу выступил холодный пот. Наверняка Томми позаботился спрятать ее как следует, за семью уровнями закрытых сетей. Только идиот может надеяться, что ее номер в открытом доступе…

Телефон. Миккельсен нажал кнопку. Звонила Джанин.

— Ник? — спросила она севшим голосом. Судя по глазам, Джанин находилась в полуобморочном состоянии. — Господи, Ник. Это ты?

— Джанин?! Где ты находишься?

— На вилле около Ниццы. Кап-д’Антиб. Ник? Куда делись наши дети? Дана. Элиза. Я их так и не родила?

— Наверное. У Томми на этот раз получилось.

— Я еще помню… будто на самом деле — будто мы прожили вместе десять лет, Ник!

— Объясни, где тебя искать. Я вылетаю ближайшим самолетом из Сан-Диего.

Джанин некоторое время молчала.

— Не надо, Ник. Это бесполезно. Мы теперь совсем другие люди. Еще час или два, и мы ничего не сможем вспомнить. Даже забудем, что когда-то были вместе.

— Джанин!

— У нас больше нет прошлого, Ник. Будущего тоже.

— Я приеду! Почему я не могу приехать?

— Я замужем за Томми. Мое прошлое рядом с ним. Ник, мне самой плохо и страшно, я еще не все забыла. Не забыла, как нам было хорошо вместе. Дети, пляж, пестрая кошка… Но ведь этого больше нет. Моя жизнь здесь, а твоя там. Я просто хотела сказать тебе…

— Мы можем все поправить. Ты не любишь Томми. Мы принадлежим друг другу. Мы…

— Он сильно изменился, Ник. Совсем не похож на того Томми, которого ты знаешь по Ла-Джолле. Стал добрее, внимательнее, человечнее… Десять лет прошло, в конце концов.

Зажмурившись, Миккельсен вцепился в подлокотник дивана, чтобы не упасть.

— Два часа, — сказал он. — Всего два часа назад Томми разорвал в клочья нашу жизнь. Нам никогда не получить ее обратно, но кое-что мы можем исправить, Джанин! Тебе достаточно уехать с этой проклятой виллы, и тогда…

— Прости, Ник. — Нежный, хрипловатый, негромкий голос Джанин казался почти чужим. — Боже мой, Ник… Такая беда. Я так тебя любила. Прости, Ник.

Экран погас.

Со времени последнего путешествия, когда они ездили в страну ацтеков, прошло много лет, и Миккельсен поразился, сколько это теперь стоит. Но он воспользовался кредитной картой, лимит которой позволил это сделать: заявку удовлетворили через пять минут. Миккельсен объяснил, куда желает отправиться и как хочет выглядеть, прибавил еще несколько сотен, и гример привел его в порядок, избавив от седины и разгладив морщины. Потом мастер восстановил его калифорнийский загар — к сорока годам он бледнеет, если в офисе проводить больше времени, чем на берегу океана. Миккельсен стал выглядеть лет на восемь моложе, и этого достаточно, чтобы не вызвать подозрений. Если не налететь на тогдашнего себя, все получится.

Шлюзовую камеру заполнил ароматный туман. Когда дверь снова открылась, Миккельсен шагнул в прохладный декабрьский день две тысячи двенадцатого года. Всего на четырнадцать лет назад в прошлое, а кажется, будто попал в доисторическую эпоху: одежда, прически и автомобили режут глаз, дома громоздкие и неуклюжие, на варварски раскрашенных щитах — реклама идиотских товаров. Когда Миккельсен проживал две тысячи двенадцатый год по первому разу, мир не казался ему таким вульгарным. Хотя, если подумать, настоящее вульгарно только в глазах будущего.