Роберт Силверберг: Туризм

И позвонил. Агила стояла у окна, глядя в ночной туман. Он встал у нее за спиной, прижался губами к ее шее и обхватил ладонями груди.

«Это чистое безумие, — думал он. — Я прикасаюсь не к ее настоящему телу. Это лишь синтетическая модель, изваяние, человекоподобная оболочка».

Не имеет значения. Не имеет значения. Перед ее красотой, пусть иллюзорной и фальшивой, он смог бы устоять. Именно эта потрясающая, нереальная красота привлекла его поначалу, однако сейчас его возбуждало другое — таящаяся под ней чужеземная тайна. Это и притягивало его: инопланетянка, звездная женщина, непостижимое существо из черных межзвездных глубин. Он прикоснется к тому, чего не касался ни один земной мужчина.

Эйтел вдыхал ее аромат, пока не почувствовал, что его шатает. При этом Агила издавала странные мурлыкающие звуки; он надеялся, что они выражают удовольствие.

В дверь постучали.

— Вот и чай, — сказала Агила.

Сонный официант, парнишка в туземных одеждах, явно завидовал тому, что у Эйтела в номере такая женщина. Ему понадобилась вечность, чтобы расставить стаканы и налить чай; он бесконечно медленно поднимал чайник, прицеливался и выпускал из носика струйку густого чая. Наконец служитель ушел. Агила пила с жадностью и сделала Эйтелу знак присоединиться. Он улыбнулся и покачал головой.

— Нет, выпейте, — сказала она. — Мне так нравится чай… вы должны разделить со мной это чувство. Как ритуал любви.

Он не хотел спорить. Чашкой мятного чая больше, чашкой меньше, какая разница?

— За нас, — произнесла Агила и прикоснулась своим стаканом к его.

Эйтел сделал глоток — чистый жидкий сахар. Она выпила второй стакан, а потом, с ума сойти, третий. Он делал вид, что пьет. И наконец она дотронулась до застежки на плече, и платье из металлической сетки упало.

Да, кентаврийская лаборатория по изготовлению тел провела исследования на должном уровне. Агила оказалась безупречна — просто мечта: тяжелые груди, бросающие вызов силе тяжести, тонкая талия, бедра, способные свести с ума любого марокканского погонщика верблюдов, белоснежные полушария зада. А также пупок, и лобковые волосы, и способные напрягаться соски, и ямочки здесь и там, и еле заметные голубые вены на бедрах.

«Ненастоящая, — подумал Эйтел, — но изумительная».

— Этомоепятоетелодляпутешествий, — сказалаона. — Я была арктурианкой, стеропидкой, денебианкой, мизарианкой — и каждый раз это было трудно, очень трудно! За перемещением в новое тело следует долгий период обучения, всегда непростой. Но потом наступает момент, когда тело ощущается как естественное и настоящее. Вот это — я буду по нему сильно скучать.

— И я тоже, — ответил Эйтел.

Он быстро разделся. Она подошла к нему, слегка коснулась губами его губ, скользнула сосками по его груди.

— А теперь вы должны сделать мне подарок, — сказала она.

— Что?

— Так принято. Перед тем как заняться любовью, надо обменяться подарками. — Она взяла кулон, покоящийся между ее грудей, — кусочек сверкающего кристалла с резным чужеземным узором из пульсирующих завитков. — Это вам. А мне…

«О господи! — подумал он. — Нет!».

Ее рука сомкнулась на нефритовой скульптуре, стоявшей на комоде.

— Вот это, — закончила Агила.

Эйтелу стало нехорошо. Эта маленькая статуэтка на международном рынке древностей стоит восемьдесят тысяч, а инопланетянину он толкнул бы ее за миллион или два. Подарок? Знак любви? Он увидел, как мерцают ее глаза, и понял, что угодил в ловушку. Откажешь — и потеряешь все остальное. Он не рискнул проявить мелочность. Да. Пусть забирает эту проклятую вещицу. У нас поистине романтическая ночь. Мы делаем благородные жесты. Он не станет вести себя как мелкобуржуазный швейцарский торговец нелегальными произведениями искусства.

«Это дорого тебе обойдется», — говорил Дэвид. Эйтел сделал глубокий вдох.

— С удовольствием, — сказал он.

Он был опытным, искусным любовником. Красота всегда пробуждала в нем все самое лучшее, а гордыня заставляла желать, чтобы Агила вернулась на Кентавр с ярчайшими воспоминаниями об эротическом искусстве Земли. Его вдохновение — слово «вдохновение» казалось ему единственно уместным — этой ночью, возможно, достигло своего пика.

Сначала он действовал губами и языком. Везде. Пальцами, медленно, терпеливо, отыскивая тайные чувствительные местечки, неожиданные пусковые точки. Ногтями, нежно-нежно, и ресницами, и даже успевшей отрасти щетиной на щеках. Эйтелу нравилось этим заниматься, он не просто хотел воздействовать на партнершу, но получал наслаждение сам по себе. Тем не менее никогда раньше он не действовал с такой отдачей и умением, как сейчас.