Фредерик Пол: Кометы Оорта

В гамаке Маршан всеми силами сражался с очередной волной ускорения. Но это было что-то иное и куда хуже.

Словно какая-то мясорубка перемалывала его сердце и сухожилия, а потом выплевывала их в виде странных изуродованных форм.

Словно давильный пресс сжимал его горло, сплющивал сердце.

Словно его прокатило по американским горкам или швыряло в маленьком суденышке во время тайфуна, и теперь он испытывал головокружение и тошноту. Но что бы это ни было, звезды на курсовых картах медленно скользили и перемещались в новое положение.

Маршан, чьи мысли полностью занимал самый жестокий из всех приступов мигрени за всю его почти столетнюю жизнь, с трудом воспринимал происходящее, но знал, что через несколько часов они обнаружат «Тихо Браге», уже тридцать лет как бороздивший звездное небо.

Капитан «Тихо Браге» оказался седеющим шимпанзе с желтыми клыками по имени Лафкадио, его карие глазки были прикрыты, а жилистые руки все еще дрожали от шока после внезапно появившегося звездолета — звездолета — и людей.

Маршан заметил, что он не может отвести взгляда от Эйзеля. Уже тридцать лет капитан пребывал в теле обезьяны. И теперь это была постаревшая обезьяна. Лафкадио, наверное, думает о себе больше как об обезьяне, человеческим остались только его воспоминания, которые становились все более и более смутными, когда на них ежедневно накладывались память о покрытых шерстью руках и цепких косолапых ногах. Маршан и сам уже ощущал, как разум обезьяны возвращает себе власть над телом, прокрадывается потихоньку, хотя и знал, что это просто ему кажется.

А может, и не кажется? Ведь Аза Черны говорил ему, что пересадка может оказаться неустойчивой — что-то, связанное с фосфолипидами, — он не мог сейчас вспомнить. По правде говоря, он не мог ясно и уверенно припомнить все, что хотел, и вовсе не потому, что у него был разум девяностошестилетнего старика.

Без всяких эмоций Маршан вдруг понял, что месяцы или недели путешествия сократились до несколько дней.

Конечно, могло быть так, что мешать ему здраво рассуждать мешала пульсирующая в висках боль. Но Маршана эта мысль только позабавила, а потом он ее отбросил: если у него хватило мужества согласиться с мыслью, что работа всей его жизни оказалась напрасной, то он может принять и то, что эта боль — всего-навсего производной второго порядка от убийцы, который подкрадывался к его обезьяньему телу. Но из-за этого ему было трудно сосредоточиться. Словно в тумане он слышал разговор капитана со своей командой — двадцатью двумя смитованными шимпанзе, которые управляли полетом «Тихо Браге» и следили за тремя тысячами замороженных тел, лежавших в анабиозе. Сквозь низкий, приводящий в замешательство рев он слышал, как Эйзель инструктировал их относительно переправки модуля со сверхсветовым двигателем с крошечного корабля в их огромный громоздкий ковчег, который благодаря этому ящичку сможет мчаться с такой огромной скоростью, что звездные путешествия станут однодневными.

И вдруг он заметил, что они время от времени бросают на него взгляды, полные жалости.

Ему было наплевать на это. Он просто попросил, чтобы они разрешили ему жить с ними, пока он не умрет — они, как и он сам, знали, что это случится вскоре, — и он погрузился в болезненные мечтания, забыв обо всем, и это продолжалось до тех пор (сколько именно, он не мог сказать)…до тех пор, пока он не обнаружил, что привязан в гамаке в рубке управления корабля, чувствуя новую жуткую боль, и понял, что корабль снова проникает в пространство иных измерений.

— С вами все в порядке? — спросил знакомый низкий невнятный голос.

Это была еще одна, последняя жертва его ошибки — по имени Фергюсон. Маршан еле-еле выговорил:

— Да.

— Почти прибыли, — сказал Фергюсон. — Я подумал, что вам хотелось бы узнать это. Здесь есть планета. Они считают, что необитаемая.

С поверхности Земли эта звезда, именуемая Грумбриджем 1618, даже не видима простым глазом. В бинокль она казалась бы лишь крошечной мигающей точкой света, почти затерянной среди бесчисленных тысяч более далеких, но и более ярких звезд. Да и с самого Грумбриджа Солнце выглядело точно так же.

Маршан вспомнил, как пытался выбраться из своего гамака, не обращая внимания на беспокойство на обезьяньем лице Фергюсона. Ему хотелось взглянуть на экран, который показывал Солнце. Фергюсон нашел его для него, и Маршан посмотрел на точку света, до которой было пятнадцать лет пути — его родину. Фотоны, которые сейчас попадали и в его глаза, окрашивали Землю в закатные цвета, когда ему было семьдесят, и прошло всего несколько лет, как умерла его жена. Он не помнил, как возвратился в гамак.