Мино Милани - Пульсирующий камень

Он выдержал мой взгляд.

— Да, — сказал он, — Дег говорил мне об этом. Неполадка какая-то, наверное. Может, прибор не столь совершенен, как утверждал несчастный Финкль. Эти изобретатели…

— Прибор был более чем великолепен. Ни о каких неполадках не могло быть и речи.

— Не могло быть и речи? А в чем же тогда дело? Какой-нибудь странный феномен, который ты…

— Нет.

Глаза его сверкнули. Он прошептал:

— К чему ты клонишь?

Я постарался продлить паузу по меньшей мере секунд на двадцать, отсчитывал тиканье напольных часов. Потом сказал:

— В этом камне билось сердце. В нем находился человек. Не спрашивайте меня, полковник, почему, как и с каких пор… На эти вопросы я не могу ответить. Но он там был. Тем более, — заключил я, — что я его видел.

Спленнервиль хотел было что-то высказать, но промолчал. Его глаза теперь не были такими холодными, как всегда.

Я продолжал:

— Когда взрыв уничтожил Джея, Эванса и прекрасную Сильвию и превратил в лохмотья миллион долларов, он расколол и камень. Тот разломился надвое, будто кокосовый орех. Я бросился вперед, знаете, как это бывает при разрыве бомбы на передовой? Меня окутало облаком пепла и…

Я умолк. Зазвонили колокольчики тревоги. Я молчал, жалея, что рассказал об этом. Я обещал самому себе, что буду молчать. Но теперь уже было поздно, и полковник напряженно смотрел на меня.

— Ну и что?

Действительно, поздно. Пришлось ответить:

— Я видел его, полковник.

— Я видел его, полковник. Не просите у меня точного описания, потому что я не смогу вам дать его. Я смотрел на него несколько секунд, а потом он превратился в прах. Как, почему? Не спрашивайте и об этом. Вам не доводилось слышать, что от воздействия воздуха превращаются в прах вещи, которые веками находились в замкнутом сосуде? Верно, но мертвые материи, — ответил я самому себе, — а не живые. А человек, заточенный в камне, был живым. Еще за несколько секунд до взрыва его сердце билось, а значит, текла кровь в артериях и работал мозг, как у любого здравствующего человека… Если, — сказал я самому себе, — если это был ЧЕЛОВЕК.

Спленнервиль посмотрел на меня.

Я продолжал размышлять так, словно был один:

— Потому что, может быть, у него был только облик человека, а на самом деле он явился из какого-то другого мира, существующего по ту сторону нашего разумения, где у людей нет ни крови, ни легких, ни плоти, как у нас… Из антимира, который при всей своей фантастичности все же может где-то существовать. Оказался на земле. Как? Я думал об этом, полковник, думал… На звездолете, прилетевшем на Землю из какой-нибудь другой галактики… еще тогда, когда люди походили на обезьян и питались сырым мясом… А может, и позднее… Почему бы и нет? Во времена ацтеков, например… Не имеет значения, когда. Разве это невозможно? Ведь утверждают некоторые ученые, будто в старинных скульптурах ацтеков доколумбовского периода изображены существа, явившиеся из космоса, вы же знаете — в комбинезонах и космических скафандрах. Люди эти прилетели и улетели, оставив кое-какие следы… как напоминание…

Спленнервиль помрачнел.

— Какие следы? — тихо спросил он. — Что за напоминание?

— Эта борозда, например, что делит пополам плоскогорье, на которое мы приземлились, от вершины до крайних камней. Когда я ее увидел, полковник, то подумал, что ее провел плуг… Но не было еще на свете плугов, способных распахивать горы… А может, этот след оставила нижняя часть звездолета… из-за ошибки при маневре, из-за неполадки аппарата корабль протащился по плоскогорью… Или ударился о скалу. Все это проверено.

— Все это… что?

— Ну да. Это не обычная гора, полковник. Горы — они ведь живые… Снег, ветер, вода, стекающая по ним, разрушают их, изменяют, дробят камни… Наконец, там всегда есть хоть какая-нибудь растительность, пусть самая скромная, что-то есть, короче… Там же ничего этого нет! Все неподвижно. Все мертво. Набальзамировано, если вообще может быть набальзамирована гора. Гигантское пламя, охватившее гору, как бы оплавило ее, и она остекленела. Вам доводилось когда-нибудь бывать в керамической лаборатории, например в Италии или Греции?

Этот вопрос застал Спленнервиля врасплох. Он проговорил:

— Ну… нет, не бывал.

— А я был. Там девушки расписывают терракотовые тарелки. Они наносят рисунки, которые при желании легко соскоблить ногтем, но лишь до того момента, как посуду поместят в печь. Тут тарелки обжигаются, и от жара на поверхности керамики возникает нечто вроде стеклянной патины, покрывающей все изделие и рисунок, конечно, тоже: теперь скобли сколько угодно, он словно впаян в терракоту. Все это проверено. Так вот. Подобное произошло, видимо, и с нашей горой. Отчего же не допустить, что звездолет, взорвавшись, оплавил, оплавил все вокруг…