Мино Милани - Пульсирующий камень

— Это… впечатляет! — пробормотал Дег у меня за спиной.

Тишины уже не было. Ее нарушал легкий, сухой шелест.

— Что же нам теперь делать, Мартин?

Я поднял закованные руки:

— Попытаемся освободиться от наручников. Пойди поищи в кабине самолета, Дег. А я пороюсь в карманах Сильвии.

Он кивнул, поспешил к самолету и хотел уже подняться по трапу, когда я остановил его:

— Нет, они здесь, Дег.

Судьба благоприятствовала нам. Связка блестящих ключей валялась на земле возле Сильвии. Мне не пришлось шарить в ее комбинезоне.

— Что будем делать? — снова спросил Дег, пока я раскрывал наручники. Я посмотрел на расколотый камень. Дег повторил вопрос, и я улыбнулся ему. Улыбка, должно быть, получилась довольно жалкой.

— Теперь мы спрячемся. Эти медлительные тупамарос появятся с минуту на минуту, и я не хотел бы встречаться с ними.

Мы покинули место взрыва и успели затеряться в этом каменном лесу, укрывшись за одним из валунов, когда услышали гул вертолета — вот оно, это большое стальное насекомое. Тупамарос явились на свидание. С большим опозданием.

Мы сидели не шелохнувшись. Они не могли нас видеть. Случайный луч солнца блеснул на капоте, и вскоре вертолет пропал, слившись с темным откосом соседней горы, на мгновение опять возник на фоне неба, а затем стал приземляться. Ветер от его лопастей поднял вихрь рваной обгорелой бумаги и пепла, и… праха.

ЕГО праха тоже. ЕГО! Я не мог бы утверждать: «Ему тысячи лет!..» Да и что толку в этом? Тысяча, или сто лет, или всего один день, — не все ли равно? Разве может кто-то оставаться живым, будучи замурованным в камне? Какое сердце способно биться столько времени — пусть едва-едва, совсем слабо, еле ощутимо, словно легчайшее дуновение, лишь слегка затуманивающее прозрачное стекло, или же прикосновение снежинки? Какое сердце способно так долго пульсировать, посылая далеким потомкам призыв к жизни — за пределы бездушного черного камня? И нам довелось услышать этот зов из глубины веков. Как я возненавидел в эту минуту Сильвию. Из-за ее жадности нам не удалось найти разгадку этого чуда.

Между тем пепел и обгоревшие банкноты, носившиеся в воздухе, осели, и вертолет приземлился. Умолк свистящий рев двигателей и лопастей. Вертолет опустился метрах в ста пятидесяти от нас. Мы наблюдали за ним. Внутри различимы были какие-то недвижные темные фигуры. Представляете, в каком замешательстве были эти люди, с изумлением осматривающие плоскогорье.

Наконец открылась дверца вертолета, кто-то выпрыгнул на землю с автоматом на изготовку, сделал несколько осторожных шагов. Потом кинулся к Астрид, которую взрывом отбросило на несколько метров в сторону и перевернуло навзничь. Человек опустился возле нее на колени и вскоре, обернувшись к вертолету, что-то прокричал Еще двое соскочили на землю. Один из них подошел к товарищу, другой держал автомат наперевес и оглядывался, готовый в любую секунду открыть огонь Нам слышны были их голоса. Кто-то из них крикнул, и все трое собрались возле тела Сильвии на месте взрыва. Тут они увидели разбросанные повсюду обгоревшие банкноты и оплавленные кусочки золота. Один из них принялся собирать эти странные самородки, рожденные в пламени, покрытые пеплом и кровью. Только сейчас я увидел, что осталось от прибора, созданного инженером Финклем — переломанные ноги какого-то гигантского насекомого. Один из тупамарос поднялся в наш самолет и через некоторое время вернулся, присоединился к двум товарищам, которые уже перестали собирать мелкие кусочки золота и принялись искать уцелевшие слитки. Но их поиски длились недолго. Потом они осматривали трупы. Возле Финкля немного задержались. Наконец подняли тело Астрид и перенесли в вертолет. Ее волосы развевались на ветру, и выглядело это очень мрачно. В этой крохотной траурной процессии была какая-то трагичная и отчаянная торжественность. Тупамарос доставят своего товарища на кладбище в какой-нибудь далекий южно-американский город и похоронят там. Астрид станет их национальной героиней, погибшей, как провозгласят они, за свободу и революцию.

— Прощай, Астрид, — невольно прошептал я. Все же она во что-то верила. И я вспомнил лицо Сильвии, искаженное ужасом, и услышал ее отчаянный предсмертный крик: «Нет! Нет!» Сильвия тоже во что-то верила. И какой же жалкий был ее идеал! Я ощутил нечто вроде досады. Как по-разному погибли эти две женщины в голубых комбинезонах! Астрид — сознавая свое поражение, Сильвия — ощущая свою мучительную победу… Но кто же победил и кто проиграл?