Подняв голову, я поглядел ему в глаза.
В мои собственные глаза.
Эти глаза завораживали меня и внушали отвращение. Они были темно-карими и гнездились среди накопившихся за целую жизнь морщин. Я работал с ним с того дня, как поступил на станцию "На вершине холма", и эти глаза по сей день оставались для меня загадкой, - совершенно непроницаемые. Они заставляли меня чувствовать себя так, как чувствует мышь под взглядом змеи.
- Не в мальчишке дело, - сказал я. - Вообще во всем.
- Я знаю.
- Я только сегодня вечером его встретил, я хочу сказать, Филиппа. Хоукингс, - он был всего лишь новый рекрут. Я едва его знал.
Старик закрыл бутылку "гленливета" и убрал ее назад в бар. А я и не заметил, что все это время пил.
- Я все забываю, каким эмоциональным был в молодости, - сказал он.
- Я вовсе не чувствую себя молодым.
- Подожди, пока доживешь до моих лет.
Не знаю наверняка, сколько лет Старику. Для тех, кто играет в эту игру, существуют медикаментозные способы продления жизни, а Старик играет в эту паршивую игру так долго, что практически уже заправляет ею. Мне известно одно: он и я - один и тот же человек.
Внезапно мои мысли приняли неожиданный оборот.
- Черт бы побрал этого идиота! - выпалил я. - Что он вообще делал за пределами периметра? Старик пожал плечами.
- Любопытство. Все ученые любопытны. Он что-то увидел и пошел посмотреть... Оставь, малыш. Что сделано, то сделано. Я поглядел на памятную записку самому себе.
- Мы выясним.
Он положил подле моей записки вторую.
- Я взял на себя смелость написать это для тебя. Думал избавить тебя от боли ее составлять.
Я пробежал текст глазами. Это была та самая бумага, которую я получил вчера. "Хоукингс подвергся нападению и был убит Сатаной вскоре после полуночи по местному времени, - процитировал я. - Примите меры предосторожности, чтобы предотвратить распространение слухов".
Меня захлестнуло отвращение.
- Вот потому-то я и собираюсь взорвать всю эту дрянную систему. Ты думаешь, я хочу стать человеком, который способен отправить на смерть собственного сына? Ты думаешь, я хочу стать тобой?
Это его задело. Долгое время Старик стоял передо мной молча.
- Послушай, - наконец сказал он. - Помнишь тот день в музее Пибоди?
- Сам знаешь, что помню.
- Я стоял тогда перед той фреской и всем своим сердцем - всем твоим сердцем - желал увидеть настоящего, живого динозавра. Но и тогда, даже восьмилетним мальчиком, я знал: такого не случится. Есть вещи, которые просто не могут произойти.
Я молчал.
- Господь вручает тебе чудо, - сказал он. - Не отказывайся от него.
Потом он ушел.
А я остался
Дело было за мной. Два возможных будущих лежали бок о бок на моем столе, и я мог выбрать любое из них. Вселенная по природе своей нестабильна в каждом мгновении. Если бы не были возможны парадоксы, никто не стал бы тратить силы на то, чтобы предотвратить их. Старик доверил мне взвесить все существенные факторы, принять верное решение и жить с его последствиями.
Это было самое жестокое, что он когда-либо проделывал со мной.
Мысль о жестокости напомнила мне о глазах Старика. Глаза - настолько глубокие, что в них можно утонуть. Глаза - настолько темные, что нельзя сказать, сколько трупов погребено в них. И после стольких лет работы с ним я все еще не могу сказать: это глаза святого или самого черного человека на свете.
Передо мной - две памятные записки. Я потянулся за одной, помедлил, убрал руку Внезапно выбор перестал казаться мне столь уж простым.
Ночь была противоестественно тиха. Словно бы все в мире затаило дыхание в ожидании моего решения.
Я потянулся за памятными записками.
Я выбрал одну.