Валентин Сычеников - Экстрасенс, или Не размыкая круга

- ...Ты все время хотел свободы, - продолжал он. - Вот и получил ее.

- Спасибо, - я действительно был ему за это благодарен.

- Я смотрел первые три номера... Ничего... Профессионально.

"Интересно, что ты скажешь, когда увидишь три последних?" - подумал я, а вслух произнес:

- Старался давать побольше материалов.

- Я заметил. В общем, ты молодец, обошелся и без корпуса [крупный типографский шрифт], и без перепечаток.

Это уже тайны "кухни". Когда материалов для газеты не хватало, давали набор не петитом [один из мелких типографских шрифтов], а корпусом, чтобы занять побольше места. А в редакционных архивах я увидел, как действовал мой предшественник - гнал в набор вырезки из других газет и журналов.

- Работал много? - поинтересовался шеф.

- С восьми утра до десяти вечера.

- А макеты? [графический план верстки газетной полосы]

- Ночью. Кончал обычно в шесть-семь утра.

Шеф смотрел на меня непонимающе. Работу свою он не любил, это я давно понял, но знал ее досконально, выкручивался из любых положений и с минимальными затратами. И мое рвение ему понятно не было. И потом, он был чрезмерно опаслив, старался сглаживать острые углы и этим, я считал, делал газету совершенно "беззубой".

- Критики ты много даешь, - пожурил шеф.

- А вы как хотели? - не сдержался я. - Планы не выполняются, везде разлад, брак, а вы...

- Ну ладно, ладно... Ты подписывал - ты и отвечать будешь...

- И отвечу! - в такие моменты я обычно распалялся. - Отвечу.

- Я школу создал, шеф. Рабкоров. - Я понял, что сейчас он обидится организация школы была все же превышением моих полномочий.

Он действительно обиделся, но виду не подал.

- Что ж, хорошо, - шеф задумался и снова, уже медленно, протянул: Хо-ро-шо...

Он забарабанил пальцами по столу, то ли пытаясь скрыть замешательство, то ли просто обдумывая, как быть дальше.

- А за критику тебе все равно влетит, - не нашел он ничего лучшего, как напомнить про больное.

"Может, сказать о призе?" - подумал я, вспомнив про объявленный конкурс, но тут же отверг эту мысль. Не надо. Лучше "на рабочем месте". Дождусь понедельника.

- И чего добился? - он все пытался понять меня.

- Многого! - Я вдруг решил один раз ударить напрямик, и не потому, что не мог устоять перед соблазном подразнить его, а потому, что уже чувствовал себя победителем: - Знаешь, шеф, отдыхай еще неделю.

Он недоуменно поднял на меня глаза:

- Ты что?..

- Вполне серьезно. Я не успел сделать всего, что затевал. Мне нужна еще хотя бы неделя свободы.

Это было для него так неожиданно и выглядел он таким растерянным перед открывшейся вдруг тяжкой для него истиной, что я смилостивился и тут же отпустил его.

Я чуть не задохнулся от отчаяния, осознав, как трудно мне уснуть сегодня. Впрочем, только ли сегодня?

- А люди все новые, - перевел он разговор на моих корреспондентов.

Прошел год, как я расстался с Ярославной. Ее мама была против наших встреч. Наяву. А мое желание оказалось сильней запретов. Не помню уж, как я впервые проник сквозь стену в их квартиру... И не хочу вспоминать о наших встречах с дочерью на глазах у ничего на видящей матери... Страшным оказалось другое! Этот прорыв разбудил во мне неведомые силы, и теперь я, даже против своей воли, оставаясь зачастую невидимым, перемещаюсь в пространстве и времени, либо, как зябнущий одеяло, тяну их на себя. И руководит мною шальная моя мысль!..

Поверьте, это тяжко. Приходится заставлять себя думать хоть о чем-то приближенном. Скажем... побриться надо...

Борода не поддавалась даже специальной насадке электробритвы. Вот тебе и жидкая. Я обкромсал волосы ножницами я схватился за станок "безопаски", подаренный на прошлой неделе Люсьен.

Люсьен... Вот ее-то мне непросто вызвать. Даже при большом желании. А сама она что-то не приходит в последнее время...

Я вздрогнул: Люсьен задувала свечу у чужого изголовья. Вздрогнул, до боли стиснул зубы и тут же увидел каплю крови, выскользнувшую из-под лезвия на желваке, пробежавшем по скуле.

Конечно, предъявлять какие-либо претензии к Люсьен я не смел. Она, как любят говорить, была вольна, как птица. Я понимал это, понимал и то, что сам свободен по отношению к ней. И все-таки, чужая подушка и Люсьен - это удар.

Держа в пальцах бритвенный станок, Я ощущаю тепло ее руки, забытое на стальной рукоятке. Это придает мне магических сил и, обдирая вторую щеку, на первой, уже гладкой, я чувствую осторожное прикосновение ее губ.

- Наконец-то! - радуюсь я.

- Опасно оставлять надолго в одиночестве любимых женщин. А в выходные дни и подавно.