Сидней Баундс - Реликт

Девушка почувствовала, как больно она его задела. Он услышал тихие, медленные звуки ее голоса:

- Мутация полезна виду.

- Но пытка для мутанта!

Это ее удивило. Они не привыкли к таким быстрым ответам. Не привыкли к тому, чтобы он огрызался. Но их жалость временами становилась невыносимой. А ее - в особенности.

Медленно она заговорила снова:

- Меня зовут Даркева. Я пришла вас послушать. О чем вы расскажете сегодня?

Даркева... Темноволосая Ева. Ее имени у них, наверно, соответствует какой-то нежный мысленный образ, который лишь они одни способны чувствовать. И все же имя ей шло.

- Романтическая поэзия, - снова ирония. Перед ним стояла девушка, и она ему очень нравилась. Если бы он был поэтом и мог выразить словом, как здорово идти с нею рядом, глядеть на грациозные движения ее стройного тела, вдыхать его тонкий аромат. Он почти не общался с девушками, но с этой ему было как-то легко и спокойно. Бессмыслица. Все могло быть иначе, будь он одним из них... но ему, он знал, наставники никогда не разрешат брак. Он был единственным в своем роде, реликтовый мутант, и они не хотели появления других...

Бок о бок они шли по коридорам меж рядами книг и молчали. И ему чудилось, что она тщетно пытается найти забытые слова. Слова им были больше не нужны. Слова устарели. Их связь совершенна. Прямой мысленный контакт. Ему даже не представить себе, на что это похоже... может быть, как объемное Теле, в цвете? Сверхпроникновение, полное вчувствование друг в друга, с запахом, прикосновением, вкусом, слитыми воедино? Какой бы ни была эта связь, она объединяла их всех в одну-единую сеть, в которой он был изгоем. Отверженный. Атавизм. Единственный человек, который не мог общаться с другими так, как они.

Даркева внезапно остановилась и пристально посмотрела ему в лицо.

- Вы не видели неба? Оно удивительно яркое. Может быть, вы можете это объяснить?

Он смутился. "Я почти не выхожу на улицу". Это было мягко сказано. На самом деле он даже не мог припомнить, когда последний раз смотрел на небо. Не говоря о том, что он их просто избегал. Человек, которого нет, он старался не встречаться с ними.

- А что случилось?

Она пожала плечами и пошла дальше: "Я думала, вы знаете... по своим книгам".

- Я могу в них заглянуть, - быстро ответил он, цепляясь за эту возможность снова ее увидеть. В Музее были эти книги - книги про небо. "Астрономия". Он должен заставить себя и выглянуть на свет божий, и посмотреть, что там творится.

Они пришли, перед дверьми она отступила в сторону, пропуская его первым. Зал наполнялся. Люди входили и молча занимали свои места. Кто-то поздоровался с ним вслух, когда он шел по проходу:

- Добрый день. Смотритель.

Он молча кивнул в ответ, поднялся по ступенькам на возвышение и занял место на аналое. Он ждал, пока зал наполнится и закроют дверь.

Нет нужды считать. Их всегда ровно столько, сколько свободных мест. Раз в неделю они общаются с ним. Так они выражали ему сочувствие. Он громко говорил, и они слушали его речь ушами, в которых больше не нуждались.

Тишина, которую режет его хриплый голос:

- В эту неделю я занимался Романтической Поэзией, - и тут же без перехода он начал читать...

Его голос грохотал, и слова Соломона, как пули, проносились мимо них. "Попал ли он хоть в кого-нибудь?" - думал он в отчаянии. Речь давно была утрачена, слова потеряли значение. Способны они перевести эти грубые звук" на свой язык? Или они воспринимают их просто как "шум"?

Даркева сидела в первом ряду, посередине. Ее глаза были устремлены на него. Теперь он весь сосредоточился на этом взгляде, только ей устремив звуки шекспировского сонета, которыми он, как плетью, хлестал безмолвный воздух...

Ее глаза на звезды не похожи.

Нельзя уста кораллами назвать.

Не белоснежна кожа плеч открытых...

Какая горечь в этой пылкости слов. Его терпели, он был развлечением для своих слушателей. Историю и литературу всего человечества, все самое лучшее он пытался донести до их сознания... увы, он не существовал для них. Пустота. Он напрасно тратил время, жизнь. У них отсутствовало чувство времени, чувство прошлого. Слова им были не нужны. Но слова не только передают информацию. Они ее хранят, запечатленная в словах хранится история, память человечества. Их необычное свойство неизбежно связало их с быстротекущим Сейчас, равно, как и друг с другом, ограничив их опыт сиюминутностью. В лучшем случае они лишь сознавали, что память ускользает, но и только. Такова была цена за чудный дар.