Александр Тарасенко - Письмо ушельца

Вскоре я понял, что обманываю себя.

Впрочем, обманывать себя - дело привычное. Другое дело, когда тебя не посвящают. Просто приходят, одаряют лаской и, получив ответную, уходят без прощальных слов. Только поцелуют, скользнут в ванную и не вернутся. А я лежу в постели с открытыми в зашторенную темноту глазами, курю и стараюсь ни о чем не думать. Если отбросить человеческую гордость и не вспоминать о неоконченной рукописи во втором ящике письменного стола, можно сказать, что, в принципе, я не так уж плохо устроился. Скорее даже неплохо. Не каждый имеет такую Кэтрин. Жизнь прекрасна!

Вот только вспыхивающий в ночи огонек сигареты напоминает мне о том, что дела вовсе не так хороши. И даже вовсе плохи. Труба дело. Все равно как саркастический голос с задних рядов, подпускающий дегтя в мед общего согласия на собрании.

Пятьдесят три дня прожил без сигарет. Почувствовал вкус свежего воздуха, запах весны. В ту ночь сорвался. Распечатал пачку ленинградского "Мальборо", которую из принципа держал нераспечатанной. Закурил. И потом курил "Мальборо" в каждый визит Кэтрин. Пачки хватило ненадолго - Кэтрин зачастила с визитами. Майские праздники мы встретили вдвоем. Через месяц отметили мое двадцатипятилетие. Четверть столетия и половина жизни. Полжизни - ничего не сделано. Такую дату следовало отметить подобающим образом. Собрались друзья. Подняли бокалы в честь новорожденного. Торжественная часть длилась недолго. Гитара, которую я держу для умеющих играть на этом сплачивающем компанию инструменте, прервала нежным плачем голоса ораторов. Гитара напоминала всем, что на свете существует что-то более ценное, чем двадцатипятилетие, отмеряющее для больного человека половину жизни. Гитара пошла по кругу. Гитару мы все любим - даже если не можем ничего исторгнуть из ее струнной души. Интересно, подумал я тогда, любит ли Кэтрин гитару? И какие песни любит Кэтрин?

В одиннадцатом часу, когда уже стемнело, гости стали прощаться. Говорили, что все было хорошо, что я отличный парень и что мне пора жениться. Да, да, говорил я, всего хорошего. Спокойной ночи. Будьте здоровы! Непременно. В следующий раз, конечно же, у вас, дорогие и любимые мои... м-м... чмок!

Я поставил в сервант чайный сервиз, вымытый женщинами перед уходом, и выскочил во двор с мусорным ведром. Высыпав мусор в бак, остановился у распахнутых дверей подъезда. Я стоял один: курил и смотрел на звезды. Облачко сигаретного дыма охватило никотиновой туманностью несколько звездочек на темном-темном небе. Вон там - или нет, вон там, возле той звезды, живет Кэтрин. Ходит босыми ногами по щиколотки в плазме, шевелит короткими пальчиками в плазменных струях, вылавливая там маленькие сгустки вещества с чудовищной температурой, и думает о гуманоиде, который сейчас стоит у подъезда безликой многоэтажки, построенной двадцать лет назад в районе Млечного Пути, на Земле, и грезит о маленьких, с розовыми ноготками пальчиках Кэтрин. Сейчас Кэтрин выйдет из плазменной заводи и окунется в межзвездный холод. Усладив тело контрастной ванной, ринется вниз по незримому лучу, проложенному моим взглядом от Земли к вон той звездочке. Она будет скользить к Земле с головокружительной высоты, оставляя во Вселенной вскипающий след. За мгновения своего пути Кэтрин невольно создаст еще одну черную дыру, взорвет сверхновую и приведет в бешенство утихшие магнитные бури. Она ничего не заметит, ибо будет скользить с закрытыми глазами и замершим сознанием. А я буду ждать ее, заволакивая звезды облачком сигаретного дыма...

Было хорошо. Только на было Кэтрин. Ее отсутствие обостряло мое одиночество. Одиночество нахлынуло за пять минут до прихода гостей, когда я расставил приборы на столе. Одиночество подкралось после ухода гостей, когда я докуривал сигарету во дворе. Надо было возвращаться в квартиру, в которой уже ликвидированы следы посещения друзей. Друзья приходят столь редко, что каждый их визит можно назвать Посещением. Квартира уже проветрилась после их шумного посещения. Надо вернуться в нее и завалиться спать.

Тут я услышал мужские голоса. Приглядевшись, различил в разбавленном светом окон мраке их обладателей. Знаете, этакие баловни судьбы и родителей. Аккуратные стрижки, узкие брюки и галстуки, печатки. В кармане - ключи от последних марок "Жигулей". Мусор достатка. Наверняка выпившие.

Послышался смех, своим довольством напоминавший хрюканье. Наступила тишина. Тишину вспорол женский голос: "Дерьмо!" Вдруг группа молодых людей распалась. Трое стояли - трое свалились подобно кеглям. Осталась только женщина. Кэтрин! Перешагнула через одного - того, чье падение я успел увидеть, словно смотрел быстро прокручиваемую пленку, - и поспешила к подъезду. Она не видела меня. У подъезда остановилась, вскинула голову и невольно отпрянула.