Майкл Гелприн: Мой человек со звезд

– Лайла, что это за непотребно короткое платье?

– Домашнее, дорогой.

– В нем же нельзя ни присесть, ни наклониться…

В столовую вплыла горничная с подносом, и Лойд умолк.

Я посмотрела на часы, висящие на стене напротив. Еще сорок минут его присутствия. Лойд развернул газету и принялся изучать новости.

– Оборонительная мощь растет… Угрозы Нарсии – фикция… Саулия готова к вторжению северян, – зачитал заголовки муж и свернул газету. – Сказки все это, – убежденно заявил он. – Не будет никакого вторжения. А если будет – мы мигом с ними управимся.

Лойд, пусть и заведовал департаментом образования, о войне поговорить любил. И сейчас завелся:

– …С нашим климатом, с нашими ресурсами, с такой армией… Растопчем этот северный сброд в три дня, пискнуть не успеют.

Я кивала время от времени. На ум пришел недельной давности разговор у жены министра здравоохранения. Сидевший в роскошной гостиной военный совершенно не вязался с изысканной обстановкой. Грубоватый колонель напоминал медведя, забавы ради усаженного на диванчик. Кто-то из гостей поинтересовался, что тот думает о войне.

– Нас размажут в кровавую кашу, – отозвался колонель. – Парады и мундиры не заменят техники. Мы отстаем, черт побери, они обогнали нас на поколение. Эти идиоты в министерствах, у которых на плечах задницы, думают, что ничего не случится. Что можно и дальше бить баклуши, потому что нас больше и мы богаче. Дудки! У нарсийцев тотальная мобилизация и ядерные боеголовки, а у нас никудышная система ПВО и тотальная болтовня.

Мужчины загомонили возмущенно: «А как же армия? А оборонная программа? А что же в газетах…»

– Газеты, разумеется, врут. Как обычно.

– Вы ошибаетесь, колонель, – встрял министр. – В правительстве знают, что делают. Миротворцы не допустят войны.

– Миротворцы, – насмешливо повторил колонель. – Пришельцы из других миров. Да что им за дело до нас. Попомните мои слова, господа, – нас ждет война. Экспансия, к которой мы не готовы.

Нет! Не может такого быть! Колонель ничего не знает о миротворцах. Они защитят нас. Они могут…

– А-а… к-когда?.. – спросила, заикаясь, хозяйка.

– В любой момент. Когда вздумается северянам – тогда и…

Я вспомнила этот разговор двухнедельной давности, и по спине в который раз пробежал холодок. Скорее бы приехал Леон! Рядом с ним можно просто сидеть, касаясь локтем и коленом, и почти ни о чем не думать, и не решать почти ничего. Разве что выбирать платье, которое ему особенно захочется снять…

Из раздумий меня выдернул звук отодвигаемого стула.

– Так, пора идти. – Лойд встал из-за стола. Проходя мимо, тронул пальцем за плечо. – До вечера, Лайла.

– До вечера. – Я наклонилась над тарелкой и закусила губу. С недавних пор, прикасаясь к мужу, я чувствовала себя шлюхой.

Написав письмо Леону, я спустилась в подвал – в мастерскую. Прохлада, привычные запахи глины, воска и мастики будоражили и успокаивали одновременно. Нужно закончить подарок для Леона. Смешивая раствор, разминая пальцами податливую глину, я вспоминала… Как сладко раздеваться перед ним, касаться спины напряженными сосками, скользить руками ниже, еще ниже, еще… Как сладко вставать на колени и пить его до стона, до крика, до последней капли… Как сладко раскрываться навстречу ему, будто сочный плод…

Я застыла, кусая губы, чтобы не закричать.

Приникнув к иллюминатору, я рассеянно оглядывал унылый нарсийский пейзаж. Самолет набирал высоту, северная столица с предместьями осталась позади, и сейчас под нами была лишь однообразная, куцая и стылая пустыня. Она занимала большую часть страны, переходя в горные кряжи на севере и обрываясь в океаны с запада и востока. А на юге, на узкой горловине разделяющего материки перешейка, стояли мы. Миротворцы, пытающиеся не позволить дерзким, нищим и жестоким истребить изнеженных, богатых и благодушных.

Я откинулся в кресле и закрыл глаза. Перед ними стояла Эрта. Так же, как стояла она на пороге, когда я уходил. Растерянная, плачущая – я не думал, что она умеет плакать вообще. Как не думал тогда, в самый первый раз с ней, что ослепительная красавица, символ северной нации, окажется девственницей.

Поначалу я считал, что Эрту его совершенство под меня подложил. Считал до тех пор, пока однажды ночью, обнимая меня, она не шепнула: «Как же я все здесь ненавижу, милый. И как же мне повезло, что есть ты». А когда я вскинулся и вопросительно уставился на нее, обвела глазами комнату, задерживая взгляд на вентиляционных отдушинах под потолком. В этот момент я поверил. Не знаю почему – шестым, может быть, седьмым чувством осознал, что она говорит искренне.