Геннадий Дурнайкин - Час идет

Снимок запечатлел счастливого старого человека в одежде лесного бродяги.

— Он установил здесь свои еще вручную сделанные приспособления и стал улавливать самозарождающуюся материю мира, те неопределенные первозданные частицы, которые преобразуются в элементарные, только пройдя структурную решетку направляющей молекулы. Если, например, он клал в выходной раструб, соединенный с рефлекторами приема, микрораспилы мрамора, то мог возводить мраморные стены. Ты же видел наш дом. Потом он создал аппарат для получения органогенов, а затем и агрегат космологической органопластики — лишь он остается до сих пор в рабочем состоянии…

Работы мужа кладут конец экономическим проблемам мира. Он сожалел только, что его метод легок и прост, а поэтому опасен в руках незрелых личностей… Вот на этой фотографии он — в год, когда мы начали жить вместе. Он в совершенстве овладел операцией внешних превращений.

Я увидел искрящегося в широкой улыбке юношу.

— А таким он любил быть, когда закрывался в кабинете на несколько недель.

Глубокий старик, подавшийся из кресла к объективу: крупный нос, загнутый к впалому рту, оставшийся все-таки волевым лемех подбородка, обвисшая кожа, молоды только в венцах морщинок глаза, исполосован складками лоб, грудь запахнута меховым халатом, который удерживает деформированная рука столетнего земледельца…

Я вполуха слушал ее дальнейший лепет о долгих зимних ночах, сливающихся с серыми днями, в течение которых можно несколько раз встречаться с разными обликом людьми. У меня не было желания спрашивать ни сколько ей лет, ни подробности техники превращений.

Свершилось! Появилась возможность начать путь без поглощающего энергию и жизнь ярма ненужных благ, ценность которых — только в малодоступности…

— Смотри, кумжа, — крикнула она.

Внизу у дна метнулись в тень два радужных бока лососей.

— Давай ловить их острогой, ладно? Я потушу их…

Остаток дня я сбивал плот, сделал две остроги, заготовил дров для костра, смолья для факела, лист металла.

К реке она пришла уже красным вечером — шоколадной, в браслетах, негритянкой. Смеясь, оттолкнула плот, а когда нас вынесло на середину реки, где почти не было течения между двумя галечными наносами, мы бросили якорь — обвязанные камни.

Она любила всяческие удовольствия, постоянно желала их и, видимо, жила ими. Первые рыбины она изжарила на угольях, завернутыми в пергамент вместе с очищенными кедровыми орешками и листочками полыни.

Потом, когда я устал и рыбы было много, порывом ветра снесло в воду наш костер. Нам было тепло в шумящей лесом ночи на вздрагивающем плоту, который водило течением.

— Посмотри на меня, — шептала она, — ты поймешь, что фраза: все тлен, все прах — обманна. Вон и там, в сонмищах мерцающих миров, возможен наш дом. Милый, люби меня и сделай гибким свой разум, за зиму ты должен освоить лабораторию…

В свежем воздухе осени, кружась, как разноцветные листья, прошло несколько дней, не нарушаемых ничем, кроме мыслей. Но мысли, как жертвы, гасли в безмятежных вечерах, бесконечных ночах с ароматной истомой таежных полян и редколесья, в утрах — праздничных все новыми обликами хозяйки дома, в ветреных солнечных днях. Знакомство с приборами ее превращений не пошло еще далее восторгов.

Было решено, что нам в этой глуши на зиму нужны кое-какие припасы. Я сел в шлюпку и спустился к побережью. В бригаде, на удивление, никто не беспокоился о моем отсутствии: «Старик сказал, что ты в гостях». Я сразу же отправился к нему. Он, насвистывая, строгал долбленку.

— Здравствуй, старик.

— Здравствуй, мальчик. Голоден?

— Да, но сначала ответь. Почему ты ушел от нее и вообще из того дома?

— Видишь ли, такие вещи каждый понимает по-своему: я не меняю счастья оставаться самим собой. Та, у кого ты был, не моложе меня, а ее муж был много старше, но они дети. Останься я там на год, она бы втянула и меня в их игру. Я любуюсь ею издали: она прекрасна и, запомни, имеет на это право — пока ей будет угодно. Это ее заслуга, что он развил свои случайные мысли до такого открытия…

— Я пойду, старик, можно?

— Ты смущаешь меня. Конечно, можно, иди, только не торопись с выводами.

В тот же вечер я был у нее. Комнаты дома в мерцании свечей и заполнены музыкой. В строгом рисунке звучал блюз Равеля. Двери заперты. Я позвонил. Вышла она.

— Ты приехал? Вот и хорошо, сегодня музыкальный вечер. Заходи быстрей!

— Нет, я послушаю с улицы, иди.