Роберт Силверберг - Лагерь Хауксбилль

– Серьезно?

– Я полагаю, что это именно так.

– Нет, Джек. Я устал быть революционером. Я думаю только о том, что было бы неплохо лежать здесь, отдыхая, следующие сорок-пятьдесят лет. Если уж говорить о тюрьме, то она вполне комфортабельная.

– Я могу добиться вашего освобождения, – произнес Бернстейн. – Но только если вы согласитесь сотрудничать, Барретт.

– Ладно, Джекоб. Скажите только, что вы хотите узнать, и я подумаю, смогу ли ответить на нужные вам вопросы.

– Сейчас у меня нет вопросов.

– Совершенно?

– Совершенно.

– Хорошенький способ допрашивать, не так ли?

– Вы все еще сопротивляетесь, Джим? Я приду в другой раз и мы с вами побеседуем.

Бернстейн вышел. Барретта никто не беспокоил пару часов, пока он не начал буквально помирать от скуки, но тут ему принесли еду. Он ожидал, что Бернстейн вернется после обеда. На самом же деле прошло немало времени, прежде чем Барретт снова встретился со следователем.

В тот вечер его поместили в особую ванну.

Теоретически, а эти рассуждения были весьма логичными, если человека полностью лишить каких-либо ощущений, то он непременно деградирует, и поэтому его возможность сопротивляться резко уменьшается. С закрытыми ушами и глазами, в ванне с теплым питательным раствором, куда вода и воздух подаются по пластиковым трубам, человек лежит, ничего не делая, почти в положении невесомости, будто в материнской утробе. И тогда его дух постепенно ослабевает и личность деградирует. Барретта поместили в такую ванну. Он ничего не слышал, ничего не видел, совершенно не мог уснуть.

Барретт пытался сопротивляться. Лежа в ванной, он диктовал себе свою биографию. Это был документ величиной в несколько томов. Он изобретал изощреннейшие математические игры. Наизусть перечислял названия штатов прежних Соединенных Штатов Америки и пытался припомнить названия городов, которые были их столицами. Он заново проигрывал ключевые сцены своей жизни, причудливо изменяя сценарий.

Затем стало трудно даже думать, и Барретт просто дрейфовал по течению забвения. Он поверил в то, что умер и теперь находится в загробной жизни.

Потом его разум снова охватила лихорадочная деятельность, и он стал с нетерпением ждать, когда его начнут допрашивать. Это желание постепенно вытеснило все остальное, оно стало всеохватывающим и отчаянным, а потом он вообще перестал ждать.

Ему казалось, что прошло не менее тысячи лет, прежде чем его вынули из этой ванны.

– Как вы себя чувствуете? – спросил охранник. Голос его показался пронзительным криком. Барретт заткнул уши ладонями и упал на пол. Его поставили на ноги.

– Со временем вы привыкнете к звуку голосов, – сказал охранник.

– Замолчите, – прошептал Барретт. – Ничего не говорите!

Он не мог выносить даже звука собственного голоса. Сердце колотилось в ушах, словно безжалостный поршень гигантской машины. Дыхание стало громоподобными порывами урагана, вырывающего с корнем деревья в лесной чаще. Глазам было невыносимо больно от потока зрительных ощущений. Он трясся, непроизвольно стуча зубами.

Джекоб пришел к нему через час.

– Неплохо отдохнули? – поинтересовался он. – Теперь вы расслаблены, переполнены счастьем и готовностью сотрудничать.

– Сколько времени я находился там?

– Я не могу сказать это.

– Неделю? Месяц? Годы? Какое сегодня число?

– Это не имеет никакого значения, Джим.

– Замолчи. У меня от твоего голоса болят уши.

Бернстейн улыбнулся.

– Привыкнете. Я надеюсь, вы освежили свою память, отдыхая в ванне, Джим. А теперь ответьте мне на несколько вопросов. Фамилии участников вашей группы для начала. Не надо всех – только тех, кто занимал ответственные посты.

– Ты знаешь все эти фамилии, – прошептал Барретт.

– Я хочу услышать их от вас.

– Для чего?

– Наверное, мы поторопились вынуть вас из ванны.

– Ну, так положи меня назад, – сказал Барретт.

– Не упрямьтесь. Назовите мне несколько фамилий.

– У меня колет в ушах, когда я говорю.

Бернстейн скрестил руки на груди:

– Я жду фамилии. Вот здесь у меня описание вашей контрреволюционной деятельности.

– Контрреволюционной?

– Да. Направленное против зачинателей революции 1984 года.

– Я уже давно не слышал, чтобы нас считали контрреволюционерами, Джек.

– Джекоб.

– Джекоб.

– Спасибо, я прочту описание. Вы можете внести свои поправки, если обнаружите кое-какие неточности в мелочах. После этого, пожалуйста, подпишите это заявление.