Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)

Смущенный, обескураженный, ничего не понимавший Каддльс молча смотрел на толпу и слушал.

В эту минуту из переулка подошел небольшой отряд полисменов, искусно втершийся в толпу и занявший в ней первые места, поближе к Каддльсу. Послышались восклицания: «Осадите назад!», «Прошу вас назад!», «Проходите, проходите, не задерживайтесь!»

Вскоре Каддльс почувствовал, что кто-то толкает его в ногу. Оглянувшись, он увидел маленькую фигурку в темно-синем мундире, которая что-то кричала и сильно жестикулировала.

— Чего надо? — спросил Каддльс, наклонившись пониже.

— Здесь нельзя стоять! — крикнул полицейский. — Нельзя останавливаться, проходите! — повторил он.

— Да куда ж я пойду?

— Назад, домой, на место жительства… Здесь нельзя оставаться, вы мешаете движению.

— Какому движению?

— По улице, конечно.

— А куда она ведет? Чего эти тут собрались вокруг меня? Что им нужно? Я устал ломать для них известняк и жить в одиночестве. Хочу знать, что они делают и как живут.

— Очень жаль, но здесь не место для таких объяснений. Я настоятельно прошу вас уйти.

— А вы не знаете?..

— Настоятельно прошу вас удалиться! Серьезно советую сейчас же идти домой… Мы не имеем насчет вас специальных инструкций, но раз это противозаконно, то… потрудитесь тотчас же удалиться… Пропустите, пропустите, пожалуйста, назад!

Улица с левого бока очистилась перед Каддльсом. Он, понуря голову, медленно тронулся в путь, продолжая бормотать про себя:

— Не понимаю, ничего не понимаю. И не знал, что есть на свете такие места. Что они такое делают? Зачем все это? Куда это я зашел?

Толпа слушала эти слова, смеялась над ним, а, между прочим, и запомнила их, так что вскоре изречения Каддльса сделались ходячими поговорками. Остроумные молодые люди, даже из хорошего общества, стали переговариваться между собою таким, например, образом: «Эй, Гарри! Посмотрите, какая пропасть хорошеньких! Как вы думаете, зачем это все?» Или: «Ба! Бутылок-то, бутылок! И не знал, что есть на свете такие места!» Игривые восклицания вызывали еще более игривые ответы, даже не всегда допустимые в печати, так что, вообще говоря, исход Каддльса из каменоломни обогатил английский язык новыми оборотами и изречениями. Гигантизм и тут сыграл свою новаторскую роль.

Чего же он, собственно говоря, искал? Чего не понимал? Ему нужно было то, чего мир пигмеев дать ему никак не мог. Молодому Каддльсу нужно было общество себе подобных, он нуждался в лицах, которых бы мог любить, которым мог бы подчиняться, с которыми и для которых он мог бы работать ради осуществления целей, соответствующих гигантским его размерам. Он искал чего-нибудь себе близкого, родственного и понятного, чем мир пигмеев снабдить его не мог. Притом искал он почти бессознательно, не умея выразить словами своих потребностей и даже не будучи в состоянии формулировать их мысленно. Всю свою короткую жизнь вращался он в сферах узких деревенских интересов, да и от них-то, благодаря исключительности своего положения, стоял далеко. Ни о чем не имел определенного понятия этот чудовищный простофиля. Он не знал, что такое деньги, не слыхал о торговле, о социальном строе, о сложных отношениях, существующих как между общественными классами, так и между отдельными людьми.

Ему было нужно… Он сам бы не мог сказать, чего ему было нужно. Весь остальной день и всю теплую летнюю ночь прошлялся он по городу, глазея на уличное движение и на совершенно непонятные для него занятия маленьких людишек. Долго простоял он, например, на углу Пикадилли, глядя, как публика чуть не дерется за места в омнибусах. Потом его видели торчащим над Кенсингтонскими садами, но, заметив, что тысячи людей, играющих там в крикет, не обращают на него никакого внимания, и что смысл того, что они делают, понять совершенно невозможно, он скоро ушел.

Между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи он опять появился на Пикадилли, около цирка, и, конечно, застал там множество народа. Люди и экипажи сновали по улице, точно спеша за каким-нибудь делом. Двери ресторана почти не закрывались: одни входили в них, другие выходили. Что-то они там, внутри, делали, а что — неизвестно. Гигант глазел на все это, а проходящие и проезжающие глазели на него, смеялись над ним, бранили его.

— Зачем все это? — бормотал он уныло. — Что они делают? И ведь как спешат! Из-за чего? Не понимаю…

И никто из них не замечал, по-видимому, ни пьяных и раскрашенных женщин, шлявшихся между ними, ни нищих оборванцев, прячущихся по углам. Никому из них не бросались в глаза суетность и пустота их жизни. Бесконечная суетность и бесконечная пустота! Никто из них не чувствовал, что тень грядущего, тень гиганта лежала уже поперек их пути…