Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

Окно, у которого я работаю, обращено к линии этой гряды холмов, и из такого окна я впервые узрел Кавора. Это случилось как раз в то время, когда я корпел над моим сценарием, сосредоточившись на этой трудной работе и, естественно, Кавор остановил на себе мое внимание.

Он нахмурил брови, как будто встретил проблему.

Солнце только-что село, небо было окрашено в желтый и зеленый цвета, и на фоне его вдруг появилась, в виде темного пятна, довольно странная фигурка.

Это был низенький, кругленький, тонконогий человечек, с нервными движениями; костюм его состоял из пальто, брюк и чулок, как у велосипедиста, а шапочка вроде той, что носят крикетисты. Зачем он так одевался — не постигаю, ибо он никогда не ездил на велосипеде и не играл в крикет. Вероятно, это было случайное соединение разнородной одежды. Он жестикулировал, мотал головой и гудел на подобие проволоки электрического телеграфа.

Перед тем шел дождь, и этот спазмодический характер его прогулки еще усиливался крайне скользкой тропинкой. Дойдя до места, откуда виден закат солнца, он остановился, вынул часы и постоял с минуту, как бы в нерешимости. Затем каким-то конвульсивным телодвижением он повернулся и поспешно пошел назад, не жестикулируя более, но широко шагая на своих относительно длинных ногах, которые казались еще длиннее от прилипшей к подошвам глины.

Это произошло в первый день моего пребывания, когда моя сочинительская энергия достигла высшей точки, и я взглянул на этот инцидент лишь как на досадную помеху — потерю пяти минут. Я возвратился к своему сценарию. Но когда на следующий день явление повторилось с замечательной точностью и стало повторяться каждый вечер, сосредоточение над сценарием потребовало больших усилий. «Проклятый человек, — говорил я про себя, — можно подумать, он готовится в марионетки», и несколько вечеров я проклинал его от всего сердца.

Затем моя досада уступила место удивлению и любопытству. Зачем ему нужно проделывать это? На четырнадцатый вечер я не вытерпел и, как только он появился, я открыл французское окно, прошел через веранду и направился к тому пункту, где он всякий раз останавливался.

Он держал в руке часы, когда я подошел к нему. У него было широкое, красное лицо, с красновато-карими глазами, — раньше я видел его лишь против света.

— Одну минуту, сэр, — сказал я, когда он повернулся.

Он посмотрел на меня удивленно.

— Одну минуту, — промолвил он, — конечно. И если вы желаете говорить со мной дольше и не будете делать слишком много вопросов — ваша минута уже прошла, — то не угодно ли вам будет сопровождать меня?

— С удовольствием, — ответил я, становясь рядом с ним.

— Мои привычки регулярны. Мое время для бесед ограниченное.

— Теперь это, кажется, ваше время для моциона.

— Да. Я прихожу сюда любоваться закатом солнца.

— Ничуть не бывало.

— Сэр?

— Вы никогда не смотрите на закат.

— Никогда не смотрю?

— Никогда. Я наблюдал за вами тринадцать вечеров подряд, и ни разу вы не смотрели на закат солнца, ни одного разу.

— Все равно, я наслаждаюсь солнечным светом, атмосферой, я хожу вдоль этой тропинки, через вон те ворота, — он кивнул головой в их сторону, — и гуляю кругом.

— Это неправда. Вы никогда не гуляете кругом. Сегодня, например.

— Сегодня? Сегодня, видите ли, я только что взглянул на часы и, увидал, что прошло уже три минуты сверх положенного получаса, и решил, что уже некогда гулять кругом, и повернул назад.

— Но вы постоянно так делаете.

Он посмотрел на меня в раздумье.

— Может быть; итак, теперь я подумаю об этом… Но о чем вы желали поговорить со мной?

— Вот именно об этом самом.

— Об этом?

— Да. Зачем вы это делаете? Каждый вечер вы приходите сюда шуметь.

— Шуметь?

— Вы производите шум, вот в таком роде.

И я имитировал его гуденье.

Он посмотрел на меня, и было очевидно, что это гуденье вызвало у него отвращенье.

— Разве я делаю это? — спросил он.

— Каждый Божий вечер.

— Я не замечал. — Он остановился и посмотрел на меня серьезно. — Неужели, — сказал он, — у меня образовалась привычка?

— Похоже на то.

Он оттянул нижнюю губу двумя пальцами. Он глядел на лужу у его ног.

— Мой ум очень занят, — сказал он. — А вы хотите знать, п_о_ч_е_м_у? Уверяю вас, что не только я не знаю, почему я это делаю, но даже не знал, что я делаю это. Вы говорите правду: я никогда н_е з_а_х_о_д_и_л дальше этого поля… И это надоедает вам?

Я почему-то начинал смягчаться по отношению к нему.