Лев Теплов - Подарок доктора Лейстера

Лев Теплов

Подарок доктора Лейстера

Милая мама, я пишу вам в тесной каюте парохода "Пасифик", который везет меня к китайским берегам. Зеленая волна бьет в иллюминатор, глухо урчит где-то глубоко внизу машина. Эллен спит, неудобно изогнувшись на узкой койке, а сын - мой маленький сын - прижался к ее плечу и тоже слит, шевеля губами во сне. Только сейчас, глядя на него, я решил рассказать вам все.

Я родился... Это начало тысячи раз повторялось в человеческих исповедях, но, кажется, еще никто не начинал так рассказ, обращаясь к своей матери: ей ли не знать, как я появился на свет! Не относите эту несвязность мыслей, как раньше бывало, на счет моей болезни. Наберитесь терпения и мужества выслушать все до конца.

Я родился, о чем вы, мама, и не подозревали, в трущобах Чикаго, в нелепом облезлом доме, который тянулся на целый квартал. В нем было неисчислимое количество клетушек, в одной из которых ночевал мой вечно пьяный отец и мать - моя первая мать, которая умерла рано. Я не помню ее. Первое воспоминание моего детства было такое: я иду босиком по раскаленным плитам двора, завешанного сохнущим бельем. Впереди что-то сверкает, голод и любопытство тянут меня. И вот я подхожу к чужой растрепанной женщине, в руках которой сияющий таз, протягиваю руки... и вдруг холодная волна ударяет меня в грудь, едкая пена жжет глаза, и я падаю, не осмеливаясь громко плакать. Их нельзя судить строго, жителей того страшного дома, они были озлоблены постоянной, безысходной нуждой; что им было до маленького мальчика в тряпье?

Когда именно я связался с веселыми ребятами из подвала, не помню; кажется, я знал их всегда. Рыжий Майкл был у нас казначеем именно потому, что так и не научился считать: он делил долларовые бумажки на глаз. А тот - ангел Боб; ему было за пятьдесят, и не было такой грязи, такого преступления на свете, которого он не знал бы. С ним вместе я первый раз ночевал в тюрьме.

Его выпустили сразу - он умел это делать, - а я проторчал в клетке шесть месяцев. Случай, правда, был чепуховый: поножовщина в кабаке.

Сначала мне нравилась эта жизнь - с ночными стычками, отчаянными путешествиями по крышам и аккуратной работой над замками. Я считал, что в этом мире двуногих зверей я устроился недурно: есть деньги, все доступно и не лицемеришь, как те, которые выжимают доллары за полированным стеклом контор.

Вы помните, наверно, ту историю, когда были ограблены два банка в центре города - со взрывами, убитыми сторожами и прочей пищей для газетчиков. Мы тогда уже приладились к солидному тресту, думали, сойдет, но нас кто-то выдал.

И вот я, Билл-весельчак, двадцати двух лет, сел на дубовую скамейку, и серый паяц в судейской шапке сказал, что мне не в столь уж далеком будущем придется пересесть на электрический стул.

Признаюсь, это не особенно меня огорчило. Ведь в ночной моей жизни были истории в духе ангела Боба, может быть, не такие шумные, как дело с банком, но нехорошие. Они вымотали из меня тот маленький запас уверенности в своей правоте, без которого человек не может двигаться и дышать. Но когда наша машина шла из суда в тюрьму и, вильнув, налетела на кого-то, а затем распорола себе кузов о встречный грузовик, я выскочил в пробоину и побежал. Это я проделал не для спасения шкуры, а чтобы поддержать репутацию Билла-весельчака: ведь в машине сидела почти вся наша компания.

Я не слышал выстрелов и, когда упал, думал, что споткнулся. Потом меня грубо подхватили, и старший сказал:

- Скорее, тут рядом живет доктор Лейстер, и если уж он не поможет, то парень, кажется, смылся с электрического стула: четыре пули в грудь.

Меня сразу положили на стол, сорвали холщовую полосатую куртку, в которой я выступал перед репортерами на суде; я увидел прямо перед собой громадную белую лампу с тысячей стекляшек и почувствовал на груди успокаивающее прикосновение чужих, необыкновенно живых пальцев. Глухой, спокойный голос сказал, чтобы все вышли, потом раздраженно крикнул что-то... и я первый раз услышал ваш голос, мама:

- Ради бога, помогите ему, доктор! Он сейчас умрет...

"Чего лезет эта старуха, - подумал я, - ей-то какое дело? И не все ли равно, сейчас я сдохну или через месяц на стуле?"

- Он шел на экзамен... - говорил ваш голос. - Знаете, ведь он учится лучше всех своих сверстников на факультета восточных языков. И вот эта машина из-за угла...

"Эге, - сообразил я, - так это ведь она подсовывает врачам раньше меня своего птенца. Ну это не пройдет! - Я хотел вскочить, заорать, но, кажется, даже не простонал: не было сил. - Ну погоди, - сказал я, - дай я только встану..."