Лев Теплов - Подарок доктора Лейстера

- У меня пациент на столе, - послышался тот же глухой голос, - я не могу. Здесь не операционная, а учебный кабинет, и вообще тут работать преступление, не плачьте... Что с вашим сыном?

- У него пробита голова. Да вот его несут. О, доктор!

- Кладите рядом. М-да... Пожалуй, есть смысл заняться именно им и именно сейчас, не теряя времени ни секунды. Стоит ли чинить того бандита, если он закончил гастроли на этом свете?

"Так и есть. Сначала того будут ремонтировать. Ну, чертов лекарь, пожалеешь ты", - подумал я и потерял сознание.

...Я очнулся оттого, что несколько холодных капель упали на лицо и грудь. Открыл глаза и увидел лицо веселого, толстого старика в белой шапочке.

На нем была усталость и радостное изумление.

- Скажите, пожалуйста, вот это удача! Никто не поверит, если даже своими глазами увидит.

Он развел руками, потом поглядел на меня в упор и строго произнес:

- Эй вы, артист! Если вы понимаете, что я говорю, закройте два раза глаза. Понимаете? Черт возьми! Этого еще не хватало! Ну, так слушайте меня внимательно, так как дело весьма серьезное. Вы умерли. Поглядите налево.

Я взглянул налево и увидел... себя. Да, да, под простыней, до груди покрывавшей плоское тело, лежал я. Голова моя была открыта, и только волосы, слипшиеся от крови, завязаны чем-то белым. Сколько раз я видел себя в газетах, в зеркале у парикмахера - мне ли не узнать этого плосковатого носа и шикарных усиков, несколько потерявших форму за время пребывания в тюрьме?

- Вот скончавшийся артист Билл-весельчак - так, кажется, вас звали? Его сейчас унесут полицейские, и завтра господа судьи с огорчением прочтут в газетах, что стул потерял одного своего клиента. Не соображаете? Ну конечно! Я сам не могу поверить...

Так слушайте дальше. Этот славный мальчик, студент, был почти мертв. Кузов тюремной машины пробил его голову и разворотил мозг. Почему мгновенно не произошел паралич, я не знаю. А все остальное - такой, знаете, прекрасный механизм, тренированное великолепное тело спортсмена, не чета дряблому вашему. И вот когда я подумал, что он уже готов, а ваше дело тоже конченое - легкие от пуль в клочья, - я пересадил оба полушария вашего мозга в его раскрытый череп. Могу вам сказать, что в медицине этого не было и не скоро, видно, еще раз случится. Да и я, знаете, придумал эту операцию давно, но не верил, что придется однажды сделать ее. Словом, вы теперь - честный студент из хорошей семьи. Ей-богу, мне жалко мальчика: я вложил ему в голову такой неважный товар, как мозг убийцы, но ведь под рукой ничего не было! Да вы понимаете ли, что я говорю?

Я хлопнул два раза веками.

- Отлично! Через месяц вы пойдете домой. Мои ассистенты дали клятву молчать обо всем, что произошло, иначе вас казнят, а я не смогу проверить, все ли пойдет как надо и дальше. Старайтесь не огорчать маму. Я скажу, что после операции у вас потеря памяти... Кто там? Входите! Вот труп вашего "артиста".

Тяжелые ботинки затопали по кабинету. Полиция? Я инстинктивно дернулся и снова потерял сознание.

Когда вы пришли за мной и я оперся на вашу тонкую, крепкую руку, я думал только об одном: уйти. Я не верил, что мои пальцы, много раз отпечатанные в черных папках сыскного бюро, мои усики, запечатленные во всех поворотах на фотографиях в тех же папках, зарыты а яму тюремного кладбища. Это был еще один побег, пусть и не такой, как другие. Преступник сменил не костюм, тело...

"Надо скрыться!" - вот о чем я думал, когда мы шли к старенькому, канареечного цвета такси. Я даже не разглядел вас как следует. И потом, когда вы уложили меня в кровать в маленькой комнате, где было столько книг, я представлял себе широко раскрытые глаза рыжего Майкла:

- А ведь молодчина Билл, - сказал бы он, - ну уж так сбежать - прямо от стула!

А вы поверили доктору Лейстеру, только глаза ваши наполнились слезами, и вы прятали их, когда, помните, я не узнал в высоком старике своего отца.

Так неумело хитря, вы старались рассказать мне обо всем, что меня окружало, что бесследно ушло вместе с прежним мозгом. Я узнал, что мой отец-учитель, что в школе попечители не любят его и считают красным, а дети влюблены в него. Вы рассказывали мне о друзьях, о моем детстве и только о себе ничего не рассказывали. Однажды вы назвали имя Эллен, и в ваших глазах я снова увидел испуг.

"Ага, - подумал я, - у этого парня есть, видно, неплохая девчонка. Надо учесть, когда встану".

Потом я встал, взял тайком ваши серьги из шкафа и, помните, пропил. И вы опять уложили меня в кровать. Покорная скорбь была в ваших глазах, и если бы я тогда ударил вас тяжелым утюгом, - а такая мысль была у меня, то вы, верно, умерли бы, виня только себя, что недоглядели за тяжело больным сыном.