Николай Дашкиев - Зубы дракона. «Властелин мира»

Санитар подошел к больному и накрыл его одеялом.

— Бредит. Вряд ли выживет.

— Несите его в мою комнату. Вызовите доктора Бортникова.

Даже он, кочегар, понимал, что перед ним лежит не обыкновенный больной, — не из тех, которые готовы падать на колени перед любой швалью, лишь бы удрать от ненавистной власти рабочих и крестьян.

Академик!.. Биолог!..

Михаил Каллинников не изучал биологии. Его учеба юридически оборвалась в тот день, когда он, подросток, пошел работать на табачную фабрику "Стамболи", а оттуда — на "Императрицу Марию". Но Михаил читал и "Капитал" и брошюры Ленина, а соседи по камере в Екатеринославской окружной тюрьме раскрыли молодому кочегару глаза на белый свет.

Калинников почувствовал необъяснимую симпатию к этому старику.

"Весь мир голодает!..", "Белки из крапивы"… Он бредит, но кто поручится, что не об этом мечтал академик всю жизнь?.. Правда, он сбежал из России… Но разве Калинников не видел таких, которые в отчаянии рвали на себе волосы, когда, охваченные всеобщей паникой, оказывались на палубе парохода, навсегда отходившего от родных берегов?

Он, Калинников, не будет сидеть здесь, в Турции. Сюртук и борода-до поры, до времени. А потом сбросит их прочь и подастся на родину — хоть вплавь. И если академик Федоровский выживет, он тоже должен вернуться в Россию. Молодой республике будут нужны академики!

А Федоровскому становилось все хуже и хуже. Консилиум установил, что надежд на спасение нет.

Собственно, тиф протекал в легкой форме. Но у академика было больное сердце, неспособное выдержать чрезмерное напряжение. Старик это знал и готовился к быстрому концу.

Он уже не говорил о чудесных белках, не упрашивал Калинникова устроить встречу с родными, а смотрел жалобным взглядом и молча шевелил запекшимися губами.

— Господин Федоровский, — сказал Калинников. — Напишите все, что вы хотите передать зятю. Возможно, я найду способ переслать записку.

Больной покачал головой:

— Нет, господин профессор… Зятя мне нужно видеть лично. И сейчас, пока я в сознании. Это не прихоть умирающего. Я должен рассказать ему одну тайну — тайну очень значительную… Осуществление моего замысла может дать пользу людям всей планеты… А я умираю в грязном карантине, и никто не хочет обратить внимания на мою мольбу.

— Давайте адрес! — решительно сказал Калинников. — Я пойду и приведу господина Сатиапала, хотя это может обойтись мне дорого.

Как "главный врач" Калинников пользовался некоторым доверием охранников карантина. Но они не могли выпустить ни единого человека за черту лагеря без специального разрешения санитарного надзора. Пришлось воспользоваться проходом в проволочном заграждении — лазейкой, которую на всякий случай приготовил профессор-самозванец и которую пока не хотел рассекречивать.

Поздно ночью Калинников выскользнул из лагеря и глухими закоулками пробрался в Стамбул. Разыскать нужного человека ночью, в незнакомом городе, очень трудно, но академик так детально описал маршрут, что Калинникову не пришлось расспрашивать дорогу.

Он долго стучал в окошко небольшой глинобитной хижины на улице Бахрие в одном из самых бедных уголков города. В Стамбуле бесчинствовали грабители, поэтому ночных гостей опасались. Никто не отзывался на стук. Тогда Калинников шепнул, что он от академика Федоровского, и дверь перед ним открылась. Навстречу бросились мужчина и женщина и наперебой начали расспрашивать о судьбе старика.

Времени для разговоров не было, поэтому Калинников только передал записку академика и добавил:

— Спешите, господин Сатиапал. Ночь коротка. Не исключена возможность, что вам придется заночевать в тифозном бараке.

— Ничего, — ответил высокий стройный мужчина. — Тиф я уже перенес.

Он попрощался с женой, поцеловал в лоб мальчика, разметавшегося на тряпье в углу комнаты, и сказал:

— Идемте!

Все обошлось без приключений. Перед рассветом Калинников и приват-доцент Сагиапал зашли в барак, где лежал больной академик.

Очевидно, только нечеловеческим напряжением воли он держал себя в таком состоянии, когда еще можно говорить и мыслить. Однако голос его угасал.

— Ты пришел, Иван? — зашептал он радостно. — А как Машенька? Как Андрюша?

— Все хорошо, папа! — Сатиапал сел на кровать и взял больного за руку. — Мы ждем только вас. Нам удалось выхлопотать визу на въезд в Индию.

— Нет, нет! — заволновался больной. — В Россию! Только в Россию! Дома лучше. Пусть там что-угодно!.. Но слушай: я уже туда не вернусь. Мне суждено умереть на чужбине, и мое самое большое желание — чтобы меня похоронили здесь не как пса, а как человека… Теперь слушайте вы, господин профессор!.. Идите сюда, ближе!.. Здесь нет нотариуса, нет духовника, я не успел составить завещание, да его и невозможно юридически оформить. Вы, господин профессор, как русский, как человек, которому я доверяю, будьте свидетелем… Все, что я имею, я завещаю моей стране, где я родился и которой обязан всем. Это очень дорогой подарок… — академик поспешно расстегнул рубашку и о силой дернул что-то из подмышки. Материя затрещала, и в руках больного оказался полотняный мешочек, похожий на сумки сельских школьников.