Феликс Пальма - Карта неба

Но не для этого они с таким трудом спасли свои жизни. Разумеется, не для этого, нет. Ускользнув от верной смерти, они теперь смотрели на жизнь как на неожиданный подарок, и оба попытались прожить ее насыщенно и сделать из нее то, что только можно сделать с жизнью. С другой стороны, это весьма распространенное желание среди тех, кто находился на волосок от смерти и чудом выжил, как, к сожалению, возможно, знает и кто-нибудь из вас. Итак, решив искоренить в себе равнодушие и бесчувственность, отличавшие их до сих пор, они хотели стать достойными этой второй попытки. Аллан с новым пылом вернулся к своей мечте стать писателем. Он надеялся заняться этим где-нибудь в тиши и твердо вознамерился забыть о тех днях, оставить любые мысли о них до конца жизни, а также после смерти, если на том свете у людей сохраняется разум. Ему достаточно было написать рассказ, с помощью которого он изгнал весь тот страх. Бывший артиллерист не нашел лучшего способа избавляться от любого демона, умоляющего приютить его в своей душе, чем заключать его навсегда в бумажную тюрьму. Со своей стороны, Рейнольдс научился любить жизнь во всей ее величественной простоте, и его единственным стремлением было теперь жить в мире и покое, радуясь каждому удару сердца и каждой толике воздуха, наполняющего его легкие, но при этом он всячески старался очистить душу от всего того, что помешало бы знавшим его людям сказать над его могилой, что в ней покоится честный человек.

Итак, сидя в скромной каюте корабля, везущего их обратно в Америку, они согласились хранить в тайне то, что видели, и пожали друг другу руки, скрепив тем самым свой договор, который никто не рискнул бы назвать джентльменским, поскольку было очевидно, что его заключили трусливые люди. Оба знали, что сокрытие столь важной для людей правды может быть расценено чуть ли не как предательство по отношению к человеческому роду, но тем не менее считали, что смогут спокойно жить с таким грузом на совести. И если кому-то из вас их решение покажется предосудительным, попробуйте напрячь воображение и задуматься, как бы вы сами прожили остаток своих дней после подобного ужаса. В общем, заслуживает их поведение порицания или нет, но они решили солгать, и к расплывчатым фразам, с помощью которых Рейнольдс уклонялся от вопросов своих спасителей, пока ухаживал за артиллеристом, прибавились после пробуждения последнего все необходимые подробности для того, чтобы получилась складная история, столь же фантастичная, сколь правдоподобная. По вечерам они развлекались тем, что повторяли ее снова и снова, постепенно обогащая деталями, в основном рожденными могучей фантазией Аллана, и затушевывая сомнительные места, пока не превратили ее в такую прочную и бесспорную истину, что в конце концов сами в нее почти поверили.

Однако во время плавания в безбрежном безмолвии океана Рейнольдс и Аллан развлекались не только тем, что искусно плели сеть лжи, но также возобновили откровенные беседы, начавшиеся на «Аннаване», и их дружба волей судьбы еще больше окрепла. Они увлеченно разговаривали до поздней ночи, наперебой демонстрируя самые дальние закоулки своей души, и им самим непонятно было, откуда бралась эта жадная откровенность. И, словно считая, что артиллерист заслужил право знать о нем все, Рейнольдс признался ему однажды в том, что каждый должен унести с собой в могилу. Иначе говоря, его жизнь отныне находилась в руках у артиллериста, однако Рейнольдс был уверен, что если и есть такой человек на свете, который неспособен предать его, то это Аллан. С тем же трепетом, с каким нянька-негритянка рассказывала ему в детстве кладбищенские истории о привидениях и встающих из могил покойниках, Рейнольдс доверил ему свою самую сокровенную тайну: капитан Макреди не был первым, кого он убил. Нет, еще до плавания на «Аннаване» он отправил на тот свет одного человека, не прибегая, правда, к пистолету. В тот раз он ограничился тем, что просто открыл окна. Когда он рассказал, как погубил Симмса, Аллан отвел взгляд и долго молчал. Затем вновь взглянул на Рейнольдса и с мягкой улыбкой, делавшей его моложе и одновременно старше своих лет, произнес:

— Мой дорогой друг, если когда-нибудь тебя будут судить за это на небесах, в единственном месте, где такое возможно, то я надеюсь, что буду рядом с тобой и помогу тебе придумать хорошее оправдание.

Не существует людей абсолютно честных или абсолютно подлых, должно быть, думал артиллерист, и как бы он ни старался убедить себя в том, что происшедшее в Антарктиде изменило его друга и что нынешний Рейнольдс — это иной Рейнольдс, который внезапно сделался добрым и честным малым, все же никто не меняется полностью, и о таком разве что пишут в плохих романах. Он оставался тем же самым Рейнольдсом, возможно немного поумневшим, способным лучше оценить свои качества, но на этом и заканчивались все его метаморфозы. Он сожалел по поводу Симмса, пробудившего все худшее, что было в его душе, и радовался за Аллана, этого бледного и тщедушного юношу, который непостижимым образом растрогал его, заставив защищать себя с риском для собственной жизни и отдавать лучшее, что в нем, Рейнольдсе, было.