Феликс Пальма - Карта неба

— Гиллиам, помоги мне! — крикнул Уэллс, из последних сил не давая Майку себя задушить.

Но Мюррей уже исчез наверху, и от его тяжелой поступи содрогался весь дом. Он спешил туда, где развертывалась сцена, зрителем которой он бы не хотел оказаться. Он знал, что увиденное разрушит его изнутри, навсегда отпечатается в его мозгу, что его сердце сгниет, как гниют со временем упавшие с дерева фрукты. Несмотря на это, он продолжал бежать к Эмме, метр за метром преодолевая длинный коридор, чтобы остановить то, что могло быть остановлено только физически, то, что уже и так омрачило душу женщины, которую он любил, то, что не должно было произойти никогда, но тем не менее происходило. И он все бежал и бежал, потому что, помимо всего прочего, должен был исполнить обещание. Он должен был убить хромого. Он влетел в комнату, тяжело дыша, его глаза горели ненавистью и бессилием. Но увидел там совсем не то, что ожидал. Хромой корчился на полу, держась руками за пах, и с искаженным от боли лицом громко подвывал. В другом углу комнаты находилась Эмма, свирепо сжимавшая в руке шило, которое ей удалось вырвать у хромого. Воротник ее платья был разорван. Увидев Мюррея, она вздохнула с облегчением.

— Здравствуйте, мистер Мюррей, — приветствовала она его чуть ли не веселым голосом. — Как вы можете видеть, здесь все под контролем. Он успел лишь немного порвать мне платье. Нет ничего лучше, чем изобразить, будто ты дрожишь от страха, чтобы мужчины поверили в себя.

Мюррей недоверчиво глядел на нее, радуясь, что нашел ее поистине целой и невредимой. Того, что он себе воображал, не произошло, и теперь он стоял перед женщиной, у которой был всего-навсего разорван воротник, что могло бы произойти и в других обстоятельствах, например, она могла зацепиться за ветку. Перед женщиной, которая желала жить, а не умирать. Перед женщиной спокойной и неукротимой, которая улыбалась ему, и лишь на ее губах запеклось немного крови.

— А что это за кровь? — ласково спросил он.

— Ах, это… — небрежно сказала Эмма. — Он успел залепить мне затрещину, прежде чем удалось…

Мюррей повернулся к хромому, который перестал выть и, съежившись в углу комнаты, смотрел на них перепуганными глазами.

— Ты ударил ее, Рой? — осведомился Мюррей.

— Что вы, мистер, я ее не бил, конечно же не бил… — поспешил ответить хромой.

Мюррей брезгливо поморщился.

— Ты же не станешь обвинять во лжи даму, верно, Рой?

Хромой молчал, прикидывая про себя, что ему выгоднее: продолжать лгать или признать правду. В конце концов он пожал плечами, давая понять, что у него нет ни желания, ни сил выносить этот допрос, в ходе которого он все равно окажется проигравшей стороной.

— Значит, ты ударил девушку… — проговорил миллионер, наводя на него пистолет. Хромой в тревоге вскинул голову.

— Что вы делаете? — воскликнул он, сразу побледнев как полотно. — Вы же не выстрелите в безоружного человека, правда?

— В других обстоятельствах я бы никогда так не проступил, Рой, уверяю тебя, — ответил миллионер спокойным голосом, даже с оттенком немного театрального смирения. — Но я дал тебе слово, помнишь? Я сказал, что убью тебя, если хоть один волосок упадет с головы девушки. А мое слово — это слово джентльмена.

Эмма отвернулась, когда прозвучал выстрел. А когда снова взглянула, хромой валялся на полу с дыркой во лбу, показавшейся ей чересчур маленькой, из которой начала вытекать кровь.

— Сожалею, мисс Харлоу, — смущенно извинился Мюррей, — но я не смог бы жить на одной земле с тем, кто вас ударил.

Эмма прикусила нижнюю губу и, пока рассматривала распростертое на полу тело, ощутила во рту металлический и солоноватый привкус собственной крови. Обычно она могла четко оценить любую ситуацию, потому что ясно представляла себе, что правильно, а что нет, и, когда нужно было определить тот или иной поступок или человека, ее мнение не вызывало возражений. Как все вы уже знаете, она считала, что устройство мира оставляет желать лучшего, но по крайней мере этот мир, предсказуемый и унылый, было легко понять. Теперь же все изменилось. Похоже, мир освободился от былой логики и стал не тем, чем казался, а потому она не знала, что думать об убийствах из мести, о любви с первого взгляда и тем более — об этом великане, которого еще несколько дней назад она презирала, но сейчас уже не ощущала в себе этого чувства. Однако, к ее удивлению, и беспорядок, и анархический вихрь, разметавший ее принципы и верования, не производили сугубо неприятного ощущения. Скорее это можно было назвать… освобождением. Мюррей наклонил голову, делая вид, будто внимательно рассматривает пистолет, но его косой взгляд, следивший за реакцией Эммы, был настолько бесхитростен, что девушка почувствовала, как гнев и тоска, только что безраздельно царившие в ее душе, постепенно рассеиваются и робкая улыбка появляется на ее губах, словно маленький зверек, высунувшийся из своей норки после бушевавшей всю ночь грозы.