Сергей Снегов - Принуждение к гениальности

– Вы не ответили: следует ли ожидать преступления?

– Как вы думаете, почему существуют законы, гарантирующие общественный порядок? – сердито ответил Прохоров вопросом на вопрос.

– Вероятно, именно для того, чтобы гарантировать порядок.

– Совершенно верно: чтобы не допускать нарушения порядка. Нет закона, обязывающего нас ходить ногами, а не руками. Вы ходите ногами и без предписания о том. Когда нарушения порядка отомрут, люди позабудут и о законах, регулирующих нашу жизнь. И моя профессия следователя станет отжившей. Но при моей жизни этого еще не будет.

Генрих молчал, размышляя. Нахмуренный Прохоров не прерывал молчания. Генрих сказал:

– Вы, между прочим, не интересовались, чем занимается институт Домье?

– Интересовался, конечно. Тематика института могла пролить определенный свет на происшествие с Вагнером.

– Что же вы узнали?

– Только то, что ничего не вправе знать. Тематика работ института имеет гриф «Особая засекреченность».

– «Особая, особая»! – Генрих с удивлением смотрел на Прохорова. – При такой всесторонней особости, отличающей институт, я начинаю думать, что там и вправду могут твориться странные дела.

– Я в этом ни секунды не сомневаюсь!

– У вас возник какой-нибудь новый план розыска? Или вы согласны примириться с пропажей Джока?

Вспыхнувшее гневом лицо Прохорова показывало лучше слов, каковы его намерения. И опять он постарался, чтобы его раздражение не очень прорывалось.

– Я хочу проникнуть в институт к Домье и вблизи посмотреть на его сотрудников.

– Без официального разрешения?

– Я не собираюсь вникать в существо работ института – они засекречены. Но нельзя засекретить существование человека. Домье смешивает разные понятия.

– И ему, кажется, разрешают смешивать засекречивание работ с засекречиванием людей, – напомнил Генрих.

– По отсутствию опыта. Не забывайте, что засекречивание, столь обычное в древности, с момента образования мирового правительства и прекращения межгосударственной вражды быстро отмерло. Домье почему-то возродил этот отживший обычай. Я ничего не имел бы против, если бы не подозревал, что он использует засекречивание для неблаговидных действий, а может быть, и прямого преступления. Я не могу превратить мои подозрения в убедительное доказательство для тех, кого Домье чем-то очаровал, но я привык верить своей интуиции, она меня пока не обманывала. Домье творит грязные дела! Я выведу его на чистую воду. И вызволю бедного Вагнера.

– Если он жив.

– Уверен, что он жив, только попал в беду. Будете ли вы и дальше мне помогать, друг Генрих?

– А что вы задумали? – осторожно спросил Генрих.

– Моя профессия дает право на личное экранирование. Без этого, вы понимаете, было бы трудно вести иные розыски. Правда, это не оптическое экранирование – разрешение на невидимость у нас тоже не выдается без специального ходатайства, – но, во всяком случае, гарантированная недоступность для различных поисковых лучей. В частности – защита от инфракрасных искателей. Это дает возможность спокойно передвигаться ночью. Я могу дать вам второй костюм.

Генрих заколебался. У него сейчас так много дел в лаборатории… Возможно, через неделю, когда Рой вернется из командировки.

– Сегодня ночью, – непреклонно сказал следователь. – Я не вправе медлить, когда речь идет о спасении человека.

Ночь выдалась как по заказу. Тучи еще днем заволокли небо, а с десяти часов вечера возник туман. К полуночи он так сгустился, что в пяти шагах уже не было ничего видно. Экранирующие костюмы походили на обычные спортивные, только были значительно тяжелей и теплы не по сезону. Прохоров предупредил Генриха, чтобы тот ничего не пил. Генрих для гарантии и не пообедал, но тем не менее обливался потом. Следователь с тревогой попросил почаще вытирать лицо: испарения не экранировались – охранные автоматы института могли засечь струйки пара.

– Туман нам, конечно, на руку, это тоже пар, – сказал он, – но все же, друг Генрих…

Улица, на которой располагался институт, была освещена как все улицы Столицы, но туман поглощал свет. Прохоров все же побоялся перелезать через ограду институтского сада перед зданием, а выбрал местечко сбоку, где сад почти вплотную подходил к темному озеру. Ограда была высотой метра в два, но Прохоров легко подтянулся, без шума перепрыгнул ее и подал обе руки Генриху. Генрих спортивными дарованиями не блистал. Несмотря на помощь Прохорова, он свалился на землю. Следователь минуты две напряженно вслушивался. Высокие лиственницы и липы стояли так тихо, словно уснули, в большие туманы деревья как бы цепенели. Из сада не доносилось никаких звуков.