Майкл Муркок - Узники неба

Теперь он был рядом с Голливудом. Он мог разглядеть впереди световую рекламу «Эс-Ди-Кей». Вскоре он свернул на территорию. Там было тихо и, очевидно, пусто. Он вышел из машины, оставив девушку там, где она была. Закрыв дверцу, он двинулся по направлению к табличке, на которой прочитал: «Павильон № 1».

В бетонной стене была дверь. На ней висела предостерегающая надпись. Фаустафф толкнул дверь и заглянул внутрь. Декорация частично скрывалась джунглями камер и электронного оборудования. Похоже, она была подготовлена для исторического фильма. Никого не было видно.

Фаустафф отправился к следующему павильону. Вошел туда. Здесь не было камер, и вся техника, казалось, аккуратно убрана. Декорация, однако, осталась. Вероятно, она принадлежала тому же самому фильму. Изображала она интерьер средневекового замка. На мгновение Фаустафф подивился художнику, выстроившему столь убедительно выглядевшую декорацию.

А среди декорации разыгрывался ритуал. Нэнси Хант была в белой полотняной рубахе, и ее рыжие волосы были распущены и ниспадали ей на спину и плечи. За ней стоял мужчина, одетый в черные доспехи, казавшиеся настоящими. Был ли это костюм из фильма или попал сюда из того же источника, что и все остальные, которые видел Фаустафф? Человек в черных доспехах опустил забрало. В правой руке у него была большая сабля.

Тяжелым, мерным шагом из-за кулис выступила еще одна фигура. Это был Гордон Огг, также в полном облачении из сверкающей стали, и накинутом сверху белом плаще. В деснице он сжимал длинный меч.

Фаустафф крикнул: — Нэнси! Гордон! Что вы делаете?

Они не слышали. Очевидно, они были так же погружены в сон, как и остальные. Со странными жестами, напоминавшими Фаустаффу аффектированную манеру игры в традиционной японской пантомиме, Огг приблизился к Нэнси и человеку в черных доспехах. Губы его зашевелились, но Фаустафф не смог расслышать ни одного произнесенного им слова.

В той же самой демонстративной манере человек в черных доспехах схватил Нэнси за руку и повлек ее назад, прочь от Огга. Теперь Огг опустил забрало и, казалось, движением своего меча вызывал другого на дуэль.

Фаустафф не думал, что Оггу угрожает какая-либо опасность. Он смотрел, как Нэнси отступает в сторону и как Огг и его противник скрещивают мечи. Вскоре человек в черных доспехах выронил саблю и преклонил колени перед Гордоном. Огг также отбросил свой меч. Человек поднялся и начал освобождаться от доспехов. Нэнси вышла вперед и тоже стала на колени перед Оггом. Затем встала и вышла из зала, вернувшись с большой золотой чашей, которую протянула Оггу. Он взял и выпил из нее — или сделал вид, хотя, насколько мог видеть Фаустафф, она была совершенно пуста. Огг поднял свой меч и вложил его в ножны.

Фаустафф понял, что видел только небольшую часть церемонии, и она, кажется, завершилась. Что же будут делать Нэнси и Гордон?

Последовала еще одна мимическая сцена, в которой Нэнси, казалось, предложила себя Оггу и получила вежливый отказ. Затем Огг повернулся и двинулся прочь из зала, сопровождаемый всеми остальными. Он высоко поднял золотую чашу. Это, несомненно, был символ, что-то значащий и для него, и для других.

Фаустафф гадал, не означает ли она Святой Грааль, а потом попытался вспомнить, что обозначает сам Святой Грааль в христианской мифологии и мистике. Или он имеет гораздо более древнее происхождение? Не читал ли он о такой же чаше, представленной в кельтской мифологии? Он не был уверен.

Огг, Нэнси и остальные шли сейчас мимо него. Он решил последовать за ними. По крайней мере, так он сможет приглядывать за своими друзьями и будет уверен, что они не попадут в беду. «Это, — размышлял он, — все равно, что иметь дело с сомнамбулами. Возможно, попытка разбудить их даже более опасна. О лунатиках рассказывают, — припомнил он, — что они иногда исполняют подобные ритуалы — обычно проще, но, бывает, и очень сложные. Здесь, конечно, должна быть связь».

Процессия оставила павильон и вышла в загородку, похожую на арену. Со всех сторон вздымались высокие бетонные стены.

Здесь они остановились и обратили лица к солнцу. Гордон повернул к нему чашу так, словно ловил его лучи. Теперь отовсюду послышалось приглушенное пение. Это была песня без слов, или, по крайней мере, на языке, совершенно незнакомом Фаустаффу. Он имел смутное сходство с греческим, но еще больше — с «Голосом Языков», который Фаустафф однажды слышал по телевизору. Как это его описывал психолог? — Язык подсознания. Нечто вроде звуков, что иногда вырываются у людей во сне. Фаустафф обнаружил, что это пение несколько лишало его присутствия духа.