Максим Тихомиров: Пастыри

Нет, ответил сам себе Кондратьев. Не мелко. В самый раз. Он чувствовал себя на своем месте именно здесь, именно делая эту вот самую работу. Лучше всего ему было, когда он гонял пиратов и пас лениво бредущие сквозь воды планктонных ферм стада. Когда плавал у необъятных боков самок полосатиков, горбачей и финвалов рядом с их бестолковым потомством. Когда сквозь шторм преследовал стремительные черно-белые тела китов-убийц, пробивая острым носом субмарины вертикально вставшие водяные горы, готовился к торпедной атаке и чувствовал себя на равных с безжалостными хищниками океанских просторов. Когда в межсезонье сидел в своей комнате на «Парамушире» и смотрел на свинцовую серость осеннего моря, которое швыряет ему в окно пригоршни соленой пены, словно приглашая вернуться.

Нет, поправил себя Кондратьев. Лучше всего ему именно сейчас. Сейчас — когда он лежит на воде у теплого бока субмарины, а любимая женщина смотрит на него и прячет улыбку в жесткой линии губ.

Он заметил у Акико серебристый проблеск на виске. Мелькнул и исчез, словно показалось. Может быть, просто блик? Отражение солнышка на бескрайней фасетке океанской поверхности? Пусть будет блик, решил Кондратьев. Посмотрел, скосив до предела глаза и вывернув голову, на свою сплошь поросшую седым волосом грудь. Подумал: а время-то идет… Сколько его еще осталось? И тут же прогнал эту мысль, как гнал ее прочь всегда.

Правда, в последнее время гнать приходилось чаще. Самую малость. Чуть-чуть.

Он давно уже не ощущал себя чужаком-перестарком, как не воспринимал праправнуками людей, которые его окружали. Он просто жил, сроднившись с миром благоустроенной Планеты, и жить так было легко и радостно.

Ванин снова ожесточенно принялся доказывать что-то важное насмешнику Сане, но Кондратьев уже не слушал. Акико наклонилась к нему, коснулась волос и спросила:

— Волнуешься, Сережа?

Он улыбнулся.

— Волнуюсь, Акико-сан. Давненько мы с ним не виделись.

— Боишься, что он тебя забыл?

Кондратьев внимательно посмотрел в невозмутимое лицо Акико. В глубине темных глаз чертиками скакали веселые искорки. Он с облегчением вздохнул.

— Я ничего не боюсь, Акико-сан. И он не забыл. Ему не положено ничего забывать. Уж генетики позаботились о том, чтобы память у него была эйдетической.

Из башенки донесся мелодичный сигнал. Акико рыбкой нырнула внутрь, и Кондратьев услышал, как она говорит в микрофон — быстро-быстро, мешая русские слова с японскими. Ей отвечал то и дело перебиваемый шорохом помех мужской бас. Ясное дело, подумал Кондратьев: субмарина скачет по поверхности, словно летучая рыба, то и дело уходя под воду. Командир звена поднялся к солнцу, чтобы выйти на сеанс радиосвязи.

Кондратьев притопил ноги и встал в воде вертикально. Вгляделся в марево солнечных зайчиков над юго-западным горизонтом. Ему показалось, что он разглядел яркую искру, вспыхнувшую на мгновение и тут же затерявшуюся в танце миражей.

— Совсем уже скоро, — сказал Кондратьев сам себе. Спорщики на соседней субмарине услышали и примолкли, подобрались. Саня поднес к глазам бинокль, а Ванин опустил в воду микрофон на длинном кабеле и уставился в экран гидролокатора.

— О, слушайте, слушайте! — закричал он вдруг, сорвал с головы шлемофон и включил внешние динамики.

Воздух над субмаринами наполнила Песня. Глухие утробные звуки, неспешное чередование запредельно низких нот, словно ожили трубы нижнего регистра в огромном оргАне.

— Он идет, — прошептал Кондратьев. Саня показал ему большой палец, словно расслышал шепот сквозь пение гиганта.

Кондратьев ловко выбрался на шершавое покрытие палубы, отер ладонью воду с лица, оперся на башенку. Все-таки он нервничал. Очень захотелось вдруг услышать голос старого доброго Протоса: «Все будет хорошо, Сергей Иванович…».

Акико обняла его сзади, ткнулась носом за ухо, сжала сильными пальцами плечо.

— Он здоровается, — шепнула в самое ухо. Кондратьеву сделалось щекотно и очень-очень тепло. Он как-то разом успокоился.

— Говорит, что соскучился, — сказала Акико.

— Мы и вправду давно не виделись, — сказал Кондратьев. — Я помню его еще вот таким.

Он попробовал показать, каким, но полного размаха рук, конечно же, не хватило, и тогда Кондратьев промерил палубу широкими шагами. Шагов оказалось пять.

— Примерно вот таким, — сказал Кондратьев и кивнул сам себе. — Да.

В паре километров от субмарин в марево неба ударил фонтан. Не фонтан, а настоящий гейзер, подумал Кондратьев. В основании пенной колонны водяного пара вода вспучилась горбом, горб все рос и рос, а вода каскадами катилась с него, завихряясь водоворотами, а потом сквозь водяную гору прорвалось колоссальное тело и сверкнуло светлым брюхом, поворачиваясь в прыжке вокруг продольной оси. Пение из динамиков прекратилось. Потом все скрыло облако брызг, и спустя секунды донеслись обрывки приглушенной расстоянием песни и отголосок чудовищного всплеска.