Юрий Андреев: День здоровья с утра до вечера в XXI веке

И опять-таки ничего вразумительного я не услыхал. А ведь речь здесь шла уже, что ни говори, о сфере его непосредственных профессиональных интересов, а это значило, что не было и быть не могло гармонии и спокойствия в его, на первый взгляд, столь благополучной профессиональной деятельности. Это означало, что арсенал его финансово-коммерческих действий был ограничен заведомо зауженными представлениями, которые, конечно же, работали (и несомненно приносили ему хорошие дивиденды) в условиях четкого разделения мира на черно-белую окраску, но когда после ряда существенных катаклизмов общественная ситуация значительно изменилась, его мировоззрение стало не только несовременным, но и в ряде случаев приносило ему несомненные проигрыши и, во всяком случае, отставание по сравнению с более продвинутыми в своем мышлении конкурентами.

Дальше – больше. Сейчас я выхожу на тему, которая имеет непосредственное отношение к подавляющему большинству читателей этой книги, хотя они никоим образом, конечно, не являются олигархами финансового мира. Подобно тому, как действительность до поры до времени укладывалась в черно-белую шкалу представлений о ней моего пациента, и истинность этой окраски подтверждалась для него немалыми дивидендами от его реальной деятельности, точно так же, аналогично этой ситуации, весь окружающий его мир существовал только в качестве грубой материальной фактуры, которую можно было увидеть, пощупать, обнюхать, осязать, в крайнем случае, лизнуть языком. Все остальное было от лукавого. И вот в этих-то обстоятельствах вдруг появляется перед ним некий чудак в моем облике, который нагло утверждает, будто наряду с этим плотным миром, данным нам в непосредственных ощущениях, существует также и другой мир без запаха, вкуса и цвета, однако не менее реальный и могущественный, чем тот, в котором он жил и живет. Более того, этот чудак-целитель утверждает, что тонкие тела, окружающие человека, что тонкие энергии, которые невооруженным глазом нормальному человеку воспринять невозможно, являются на деле факторами жизни, может быть, более значимыми, чем те, которые он постоянно и повсеместно ощущает.

Мой оппонент не принимал никаких фактических доказательств в том случае, если они противоречили его устойчивым, выношенным представлениям, каким на самом деле является наш мир. Это выглядело примерно так: если факты не соответствуют моей теории, тем хуже для фактов... И сколько бы аргументов я ни приводил моему оппоненту, он утверждал, что это всего лишь десять фактов, а нужно чтобы их было не менее тысячи. На это я возражал, во-первых, что те факты, которые я приводил, принадлежат к разным качественным рядам, а во-вторых, если я приведу вам тысячу фактов, вы потребуете десять тысяч, ибо категорически против того, чтобы представить себе мир неизмеримо более богатым и многосложным, чем тот, который вы привыкли воспринимать. «Мой дорогой, – сказал я ему решительно, но с горечью, – каноны вашего сознания подобны дымоходу, снизу доверху забитому обломками кирпича и плотными пластами залежалой сажи. В подобном дымоходе нет и не может быть никакой тяги, способной разжечь активное, жадное пламя мысли, познающей мир. Врачи снова и снова могут вас резать и дальше, отрезать одну за другой части организма, вышедшие из строя. Вас можно без конца пичкать новыми и новейшими лекарствами. Вас можно облучать и накачивать ядохимикатами. Но это ни в коей мере не остановит развития болезни, ибо источник ее – в постоянных, хоть и не всегда осознаваемых, травмах, получаемых неверно настроенным познающим аппаратом. Потому и получаемых постоянно, что ваше мышление – плоскостное, консервативное, отсталое – не соответствует реальному состоянию мира. Буду говорить однозначно: не разобрав завалов, не прочистив дымохода сами, мы решающего перелома не добьемся!».

Да, конечно, это было непривычно для него, это было не только парадоксально, но и жестоко, но это было правдиво и потому необходимо.

Я покривил бы против действительности, если бы утверждал, что он сразу меня понял и принял. Мои аргументы, напротив, сначала вызвали у него ярость неприятия. Нет сомнений, что в какой-то момент он даже пожалел о том, что пригласил меня к себе. Но ведь человек-то он был умный и неординарный, и когда утихла первая – причем вполне естественная для людей подобного типа – реакция, элементарный прагматизм побудил его искать спасения жизни также и на этом пути. Он принял мои условия воздействия на его физическую субстанцию (с помощью средств и официальной, и традиционной медицины), но заодно признал – нехотя и не показывая полного согласия со мной, а как бы делая мне одолжение, – что готов двинуться также и тем путем, который предполагает большую гибкость мышления, чем та, которая характеризовала его в XX веке. «Но все красивое, однако, тем не менее, округло!» – все же упрямо заявил он. Я не стал спорить, важно было, что движение началось – движение в сторону одоления болезни, начиная с одоления косного, консервативного мышления.