Сатпрем - Мое пылающее сердце

Но с Матерью было... было совершенно необычно -- это был меч. Но меч, наполненный любовью. Это не было путешествием в бесконечность; ее взгляд устремлялся прямо вниз, в материю, в "сердце" (для меня, по крайней мере).

Это было очень, очень ошеломительно, очаровательно, и... это был настоящий вопрос для меня. Потому что была неоспоримая истина того взгляда -- он проникал слишком глубоко. И, в действительности, я вернулся ИЗ-ЗА того взгляда. Я хотел понять. Этот меч она направляла в ваше самое сокровенное существо -- я хотел знать, куда именно он входил. Если он вообще куда-то входил! И я был готов отправиться туда. Вот что интересовало меня.

Поэтому я прибыл в Пондишери.

Мне было тридцать.

И я действительно чувствовал себя немного "не в своей тарелке". Я боялся того ашрама.

Помню, как я гулял по берегу моря. Там были катамараны, вытащенные на сушу, и я пристроился за одним из них, чтобы выкурить свою сигарету. Я подумал: "Ну, мой дорогой, это твоя последняя сигарета. Выкуришь и пойдешь в ашрам." (смех) Я не чувствовал себя непринужденно в этой... ситуации. Но все так и было.

Вечером я пошел на Плэйграунд ашрама, где собирались все ученики. И Мать тоже обычно приходила туда.

В этом ашраме они делали массу физических упражнений. Я немного понаблюдал, как ученики строятся в шеренги и колонны и делают свои упражнения. Меня охватил ужас. "Уеду отсюда первым же поездом", -- сказал я себе, -- "Прочь отсюда! Не могу это принять. Не могу оставаться здесь!"

Но... я очень упрямый. Я же бретонец. Я сказал себе: "Потерпи пару лет. Ты же не собираешься удирать при первой же трудности."

Поэтому я остался.

Но, должен сказать, я боролся ГОДАМИ -- ГОДАМИ. И только Мать могла... удержать меня там. Потому что это было так противно моей натуре -мир ашрама был так противен всему моему ощущению свободы, открытости моря, необъятности... Только Мать могла удержать меня и заставить меня понять.

Заставить понять нечто иное.

Но я боролся с ней. Действительно -- не могу назвать это никак иначе -- я боролся в течение... одного, двух, трех лет. На самом деле я боролся почти шесть лет. И я покидал ашрам. И возвращался. И снова покидал.

(короткое молчание)

Но однажды я решил: "Все. Теперь уж точно ухожу. НЕ МОГУ больше здесь оставаться. Не могу принять это." Не могу принять это из-за моей обусловленности... Можете вы представить себе Пондишери, маленький колониальный городок с эстрадной площадкой, сипаями и всем прочим? Весь это мир был просто ужасен для меня. Это было так противно моему способу дыхания.

Поэтому однажды я решил: "Не могу оставаться здесь. Не могу больше это переносить. Я ухожу."

Я встретил саньясина. И сказал себе: "Присоединюсь-ка я к саньясину."

Товарницки: Кто такой саньясин?

Саньясин -- это вроде монаха. "Монах" -- это просто слово, вы понимаете. Это не имеет отношения ни к какой религии. Есть люди, которые сожгли все,отказались от всего -- которые проводят тотальную революцию, так сказать. То есть, они отрекаются от ВСЕГО. И бродят по дорогам как нищие.

Поэтому я подумал: "Хорошо, может быть, это окончательное... приключение?" Сжечь все, дойти до конца -- я имею в виду, до конца КОНЦА! Я должен найти, что внутри этой человеческой плоти.

Вот что это было. Вот что направляло меня. Это не имело ничего общего с философией или литературой. Это была глубокая потребность моего существа -- потребность знать, кто был тот человек, в котором я расхаживаю, столь неуклюже, на двух ногах.

Поэтому я ушел.

Я пошел на Цейлон, чтобы присоединиться к тому саньясину.

И так началось очень странное приключение, которое было очень поучительным для меня, "негативным" образом.

Цейлон: храм, божественная музыка

Поэтому я отправился на Цейлон, на юг Цейлона.

Он был в храме. Он жил там, как нищий, в храме.

Я прибыл туда. Я нацепил набедренную повязку (которая называется дхоти, она скроена из белой ткани), соединявшуюся замком вокруг моей шеи. И затем... я спал в храме, на плитах, потому что это единственное место, где вы могли спать. Я ел все то, что обычно подают саньясинам. Я делал все, чтобы не отличаться от остальных, и поэтому намазал свой лоб белой золой. И я жил там...

Жить в том храме на южной оконечности Цейлона было для меня вроде... другого катаклизма, как в джунглях, как... Внезапно я был выброшен в СТОЛЬ другой мир, так отличающийся и все же -- не могу сказать, что я нашел или чувствовал там, но внезапно я оказался посреди другого катаклизма.

У меня нет слов для этого.