Альгирдас Шоцикас - Четвертый раунд

На трибунах творилось что-то невероятное. Решив поначалу, что Королев наконец-то нашел в моем лице достойного соперника, и видя, что в конце первого раунда игра пошла в одни ворота, большинство болельщиков поторопилось предсказать чемпиону страны поражение. Но второй раунд всех буквально ошарашил: Королев, развив с первой же секунды чудовищный темп, как нельзя более убедительно показал, что в архив его списывать явно рано. Его мужество, его упорство и стойкость могли хоть кого привести в восхищение, и ценители бокса отдавали сейчас ему должное: стены цирка, казалось, вот-вот не выдержат и рухнут.

Королев, разумеется, по-прежнему работал в своей обычной открытой стойке. Видимо, решил, что игра не стоила свеч, а, вероятнее всего, сказался его кремневый характер — во всяком случае, эта минутная его слабость никогда больше уже не повторялась. Удары он, правда, пропускал сейчас чаще обычного, но внешне они не оказывали сколько-нибудь заметного действия: натиск ничуть не слабел, а, казалось, усиливался от минуты к минуте.

В середине раунда я вновь попробовал перевести бой на дистанцию, чтобы попытаться улучшить момент и провести решающий удар левой. Несколько секунд я обрабатывал противника на расстоянии, тщательно готовя удар. И тут Королев внезапно снова прошел в ближний бой и, пока я пытался разорвать дистанцию, успел обрушить на меня одну из своих самых убийственных серий боковых по туловищу. Я отскочил, но было уже поздно. Короткие мощные удары в печень и в область сердца сказались через десяток-другой секунд: дыхание стало прерывистым, а тело и руки налились свинцовой усталостью. Королев действовал, как всегда: дождавшись, когда я в разгаре атаки ослабил защиту корпуса, он молниеносно сблизился и не медля пустил в ход свою тяжелую артиллерию. Конечно, он рисковал и мог нарваться на сильный встречный, но подобная угроза, конечно, не могла сорвать его замыслов: риск всегда был его стихией.

Теперь мы как бы поменялись ролями. Теперь уже я искал передышки, а Королев нападал, не давая мне восстановить силы. Удары по корпусу — штука коварная. Внешне они неэффектны, и зрители их часто не замечают, но тому, кто их пропустил, от этого, конечно, не легче. Через какое-то очень короткое время боксер вдруг скисает прямо на глазах. Только что он царил на ринге, быстро и энергично двигался, осыпая противника градом ударов. А теперь — хотя, казалось бы, ничего не случилось, — движения его резко замедлились, атаки стали неточными и вялыми, удары запаздывают, попадают в воздух; а вот он отвернулся в сторону и сплюнул себе под ноги капу… Выплюнутая капа — верный и бесспорный признак, что дыхание окончательно сбито, а значит, и силы тоже на исходе.

Капу я не сплюнул — резиновый загубник, предохраняющий губы от рассечений, в те времена был еще редкостью, и большинство боксеров привыкли обходиться без него, — но воздуха легким явно не хватало. Дышал я часто и всей грудью. Противник мой, разумеется, это отлично видел и делал все, чтобы не дать мне перевести дух. Учить его, как это делается, не приходилось. Королев был великим мастером по этой части. Он буквально прилип ко мне и не отпускал от себя ни на шаг. Отяжелевшие ноги лишили меня главного преимущества — подвижности, и теперь я был всецело в его руках. А они, эти могучие руки, работали сейчас в полную силу, и мне с каждой секундой все труднее становилось сдерживать их натиск: короткие, без замаха, удары снизу и резкие хлесткие хуки все чаще и чаще пробивали защиту, обмолачивая, как цепами, мои бока, грудь и живот. В горле стало сухо, воздух врывался в легкие с хрипом и свистом, сознание заволакивала тупая, тяжелая боль… Вот оно, возмездие за легкомыслие! Хотел добить противника, а вышло, что добивают самого… Надо как-то продержаться до конца раунда, надо разорвать дистанцию…

Но дистанцию мне разорвать так и не удалось. Ее разорвал лишь удар гонга.

— Раунд ничейный, — сказал Огуренков, принимаясь за свою обязанность секунданта. — Думаю, что ничейный. В первой его половине ты был лучше. Значит, первый за тобой, во втором — ничья. Теперь дело за концовкой…

Да, дело за концовкой. Только вот где взять на нее силы? Грудь, казалось, вот-вот взорвется и разлетится на мелкие куски. Воздуху, воздуху, воздуху!.. И вдруг в нос ударило чем-то острым и резким, дыхание совсем перехватило, а из глаз покатились крупные слезы — Огуренков смочил край полотенца нашатырем.

Сознание сразу прояснилось, и дышать стало легче. Я вновь услышал скороговорку Огуренкова: