Альгирдас Шоцикас - Четвертый раунд

Привлек этот бой и внимание спортивных обозревателей.

«19-летний литовский тяжеловес А. Шоцикас отправил в нокдаун тбилисца Андро Навасардова, легко переносившего удары таких мастеров, как Николай Королев и Мартин Линнамяги, — писал один из них. — Шоцикас — левша. Он смел, энергичен, подвижен. Но нужно сказать: правосторонняя стойка явно мешает этому талантливому боксеру. Он должен немедленно начать работать в обычной левосторонней стойке!»

Не знаю, как насчет объективности решения судей, — думаю все же, что они были правы и присудили победу Навасардову не за его громкие титулы, как говорилось в среде болельщиков, а за подлинное искусство, которое он продемонстрировал во второй половине боя; что же касается совета по поводу моей стойки — его, кстати, высказывали весьма настойчиво и не один раз, — ни один из моих трех тренеров, к счастью, не разделял столь решительного и категоричного мнения. Они понимали, что несвойственная и неестественная для левши левосторонняя стойка сыграла бы для меня роль смирительной рубахи. А уж если говорить о ее «неудобстве», то неудобна она была не столько для меня, сколько для моих противников. Во всяком случае, тех из них, кто работал в обычной стойке. А таких в то время было большинство.

Тот факт, что левша в боксе имеет, так сказать, природные преимущества, обрел у нас всеобщее признание значительно позже. Сейчас, например, считается вполне естественным, что на таких крупнейших международных состязаниях, как Олимпийские игры и чемпионаты Европы, более трети финалистов — боксеры «окаянной» руки. Но тогда многие смотрели на дело иначе и не одному боксеру-левше это ошибочное мнение осложнило карьеру.

Стойка — основа в боксе. Если она естественна, боксер ощущает себя свободно и уверенно, если же она не отвечает его физическим особенностям, он чувствует себя скованно, будто в одежде с чужого плеча. К ней нельзя прилаживаться, ее нужно прилаживать к себе. Потому-то на большом ринге не найти двух противников с одинаковой стойкой; у одних, как у Королева, она открытая, у других, как у Щербакова, наоборот, собранная, у третьих — высокая, с откинутым назад корпусом, у четвертых — низкая, с выдвинутым вперед туловищем; словом, у каждого та, какая ему удобнее. Стойка — это часть индивидуальности боксера, по ней можно определить манеру, в которой он привык работать. И если сказать о нем лишь то, что он, положим, боксирует в правосторонней стойке, — это означало бы не сказать о нем ровно ничего.

Я продолжал тренироваться в своей обычной манере и менять ничего не стал. Забот хватало и без того. Близился час главного испытания — критический час расплаты за легкомыслие и вместе с тем величайшего торжества; он, по сути, дал ответ на все иксы и игреки моей будущей боксерской карьеры. Я имею в виду свой пятнадцатый бой — бой с Николаем Королевым.

Это произошло 18 ноября 1947 года в Риге.

Я знал, что мне предстоит, знал, что немало тяжеловесов, однажды испытав на себе сокрушительные удары абсолютного чемпиона страны, навсегда отказывались от дальнейших с ним встреч. Имя Королева наводило на многих трепет; оно и притягивало и вместе с тем отпугивало. Большинство своих боев он кончал досрочно, нокаутом, и часто — в первые же минуты. Противники его нередко проигрывали еще до первого удара гонга, выходя на ринг психологически сломленными. Гипноз его имени был неотразим. Если Навасардов и Линнамяги, входившие вместе с ним в первую тройку тяжеловесов, действительно были великолепными боксерами, то для Королева это определение не годилось. Королев был не просто великолепным боксером, он был великим. Тот, кто хоть раз встречался с ним на ринге, понимает, что я имею в виду.

Мне только что исполнилось девятнадцать лет, и вещи я видел сквозь призму своей молодости. Встреча с Королевым меня не страшила; просто сбывалась еще одна большая мечта — и этим для меня все тогда исчерпывалось. Грозный противник? Что ж, мне повезет больше, чем другим. Ведь дрался же я с самим Навасардовым! А Навасардов давнишний соперник Королева. Давнишний! Значит, как говорит Пастерис, не боги горшки обжигают…

Королев начал бой медленными передвижениями по рингу. Его могучие руки были почти совсем опущены, и весь он был совершенно открыт для ударов. Я знал, что все это обманчиво, что все мираж — и медлительность, и опущенные руки, и откровенное пренебрежение защитой; знал с чужих слов, но так хотелось проверить это самому, так хотелось убедиться в обратном…