Борис Дедюхин - СЛАВА НА ДВОИХ

— Верно, а еще лучше лошадь поменять. Кубрак снял картуз со вспотевшей головы, сказал убежденно:

— Нет, я эту еще поднаточу.

— У сына моего, у Мишки, есть деревянная сабля — наточи ее,—продолжал подначивать Николай, но Кубрак шутки не принял, ответил в сердцах:

— Восемнадцатого потешим беса, такой шнельгалоп дадим, что Анилин твои... ножками всплеснет! — Кубрак верил в Хорога, и он правду сказал про оборвавшееся стремя.

А 18 июля разыгрывались главные призы года. Опять «иппический праздник», опять громадное стечение публи­ки, лихорадочное возбуждение, всеобщий интерес. И надо было случиться такому, что опять пошли сенсация за сен­сацией, опять полный крах специалиста «И. М.», будто бы предчувствовавшего это и из опасений пострадать от гнева болельщиков скрывшегося за инициалами.

Приз имени М. И. Калинина для двухлетних лоша­дей.

Главный судья дал звонок: «Пошел!»— а после этого увидел, что больше половины лошадей остались на старте. Многих удалось вернуть частыми звонками лишь с полу­круга, а жеребец Гермес, которым управлял неопытный ездок, промчался один всю дистанцию, думая, что лиди­рует, и из соревнования выбыл.

Этот фальстарт все спутал. Скачку выиграл Эколог, которого никто не ждал, потому что до этого он успешно подвизался лишь в посредственных компаниях, да и то не бывал первым—со вторыми или третьими призами. Гарлем, выступавший до этого беспроигрышно, пришел вторым, а выдающийся, как все считали, двухлеток Маргелан под седлом Насибова остался без платного места вообще, не вошел в четверку призеров.

Трибуны взбесились — в воздухе метель поднялась от выброшенных билетов. Но еще более сокрушительное по­ражение ждало тотошников впереди.

Выигрыш Большого Всесоюзного приза (Дерби) все в один голос предсказывали красавице Эдит: до этого из шести скачек она выиграла пять, в том числе международ­ную на приз Мира. Думали, что с ней могут побороться победитель приза Открытия Торпедист или Тариф, нахо­дившийся в «большом порядке». Были надежды на Акве­дука (на нем Насибов скакал), поговаривали про Гомогена, не сбрасывали со счетов гастролеров из Ростова Финта и Затона.

А победил Регель—жеребец весьма сомнительного класса, который до этого в пяти скачках лишь дважды подходил первым н который был до того мелким, что по­пона висела на нем, как мужской пиджак на подростке,— не ждали такого дербиста. Он и выиграл, как украл: пока все вели борьбу, срезавшись явно преждевременно, он от­сиживался сзади, а перед трибунами сделал непости­жимый рывок и, пьяно зашатавшись у столба, все же пересек линию финиша первым под стоны, вой и плач болельщиков — опять тысячи картоночек взвились в воздухе.

И только Анилин подтвердил, что на него можно ставить, «как в банк». В призе имени СССР для лошадей четырех и старше лет поле выдалось хоть и маленькое, но сильное—все прошлогодние и позапрошлогодние сопер­ники. Их и на этот раз Анилин побил решительно и без видимых усилий: пришедший вторым Гаер был сзади в четырех корпусах, а Хорог, у которого на этот раз снаря­жение было в полном порядке,—в пяти. Далеко отстал и приятель закадычный—Графолог. После этой скачки он уже совсем отчаялся когда-нибудь перегнать Анилина и перестал с ним соперничать вообще. Жаль, понятное дело, его по-дружески, но куда же денешься: каждому свое... Правда, мнение о нем у нас в стране и за рубежом соста­вилось все же высокое: его с удовольствием купили бол­гарские коннозаводчики, у которых он находится и по сей день.

Хорог тоже перестал упрямствовать, сошел со спортивной арены: согласился, что, когда на ней Анилин, ему делать нечего. И все другие однокашники вынуждены были принять, что, как и раньше, Анилин не им под стать—выше всех на целый класс.

Анилин был сильнейшем среди двухлеток, выиграл Дерби в трехлетнем возрасте и вот теперь стал абсолютным чемпионом страны и получил звание Трижды Венчанного.

Николая Насибова в том году за выдающиеся спортивные достижения Советское правительство наградило орденом Трудового Красного Знамени.

А впереди их обоих ждали новые старты.

Знаменитые футболисты, которым приходится много ездить, судят о городах, где они сыграли хоть один матч, перво-наперво по тому, что там за «поляна»—так они называют стадион, а уж потом могут вспомнить и об архитектуре, и о памятниках старины, о театрах и музеях. У Анилина, очевидно, впечатления от новых мест определялись прежде всего тем, что здесь за ипподром—с какой дорожкой, с какими виражами и грунтом, как дается старт, какие конюшни и паддоки. И с этой точки зрения он находил столицу Франции едва ли не самым скверным городом на земном шаре.