Лев Филатов - После матча

Как знать, быть может, и мы с Горанским когда-нибудь припомним долгую по изнурительной жаре дорогу из Гвадалахары в Мехико, да после бессонной ночи, да после проигранного нашими юниорами матча как пример журналистской маеты и, глядишь, вызовем сочувствие у слушающих. Но не верьте: нам хорошо было в этой дороге.

– Садитесь, нужно поспеть к обеду. Женя просила не опаздывать, что-то она затеяла мексиканское, фирменное…

«Почему вы пишете о футболе?»

Вопрос этот я услышал здесь, в Мексике, от жены Горанского, Жени. Она задала его на третий день моего появления в их доме. А сначала, пока не вышел срок выведывательного знакомства, я был в ее глазах неизбежным злом, московской штучкой, которую ее сверх головы занятому мужу предстоит, сцепя зубы, ублажать и сопровождать. Предубеждение у Жени не могло не вызвать и то, что я прибыл по футбольным делам, людей такого сорта она не встречала и могла их рисовать себе как было угодно ее женской интеллигентной душе.

Мало-помалу мы разговорились, вспомнили Москву, я был прозван «старым москвичом с Арбата» за то, что приходил к обеду с пирожными, открыли, как водится, общих знакомых, с особенным удовольствием, памятуя, в какой мы дали от всего русского, преподнесли друг другу строчки из Тютчева, Ахматовой, Пастернака. Потом я был допущен к обсуждению семейных коллизий, из чего вытекало, что моя сомнительная футбольная специальность в расчет уже не принимается.

И после всего этого прозвучало: «Почему вы пишете о футболе?» Полагалось бы попривыкнуть к этому вопросу, он преследует меня, можно сказать, всю жизнь. А я всякий раз затруднялся с ответом, мямлил, говорил и так и этак и не изобрел ничего, чтобы твердо противопоставить звучавшему в тоне вопроса недоуменному сожалению. Может быть, это потому, что спрашивали обычно женщины, а я как огня боюсь входить с ними в рассуждения о футболе. Мужчины, пусть им чужд футбол, привыкли к болельщикам из числа начальников, сослуживцев, родственников, соседей, привыкли считаться с существованием футбола и под сомнение его не берут, даже скучая и томясь. Женщинам несвойственно верить в реальность того, что вне их расположения и симпатий. «Футбол? Ну, играют. Но как можно брать его в голову? Дурь, блажь, пустая трата времени, он же бездуховен, он для тех, кому нечем себя занять…» Да и засело в них, что футбол отбирает мужское внимание и часы, которые полагалось бы провести вдвоем либо в кругу семьи.

Давным-давно в машинном бюро «Советского спорта» диктовал я одно из первых своих футбольных сочинений Татьяне Сергеевне Малиновской, той самой, о которой написал стихотворение Евгений Евтушенко. Эту женщину ничто не портило и не обесценивало. Ни морщинки на заносчиво-умном личике с мелкими чертами, некогда хорошеньком, ни сильные стекла очков, делавшие ее лупоглазой, ни небрежность в одежде, ни хриповатость от беспрестанного курения, ни ее резкости в глаза, ходившие в редакции как анекдоты. Она не боялась ни редакторов, ни месткома, ни спортивных знаменитостей, ни «первых перьев», которые в каждой газете свои. «Плевать я хотела»,- бросала она предостерегавшим, и это были не слова. Да и кто бы ее тронул, когда на ее безупречных пулеметных очередях все держалось.

Так вот я, тогда ей едва знакомый, начинающий, диктую, и вдруг она снимает руки с клавиш, остро косится на меня вполоборота и подозрительно спрашивает: «Почему вы пишете о футболе?» – «А что не так?» – выговариваю я, чувствуя стеснение в голосе и готовясь услышать словцо, которое потом не даст мне житья. «Слушайте, чтобы писать о футболе, достаточно ста слов, у нас тут все их заучили и шпарят, а вы…» Она недоговорила, вернула руки на клавиши и скомандовала: «Поехали!»

Кажется, Татьяна Сергеевна первая задала мне этот вопрос. Потом я его слышал в других редакциях, в гостях, в библиотеках, в санаториях, на парковых скамейках. Вопрошали и мужчины, но они меня не затрудняли, достаточно было упомянуть о сравнительно вольной жизни без «от сих до сих», неиссякаемости спроса на футбольную тему, заграничные командировки, и этой информации, попавшей на точные, испытанные весы, хватало, чтобы удовлетворить мужские служивые души.

Женщины имели в виду совсем другое. Быть может, им, привыкшим постоянно пользоваться беллетристикой, казалось неразумным, что человек, по их ощущению способный на что-то иное, посвятил себя сущей безделице. Или сердцем они чувствовали, что собеседник о чем-то умалчивает и потому, пренебрегая его доводами, доискивались до скрытой сути.