Лев Филатов: Наедине с футболом

Людей, пишущих о футболе, пуще всего стращают подозрениями в симпатиях и пристрастиях. Каждое их слово взвешивают и выверяют, кажется, с единственной целью докопаться, за кого или против кого оно, чтобы открыть в авторе болельщика и тут же привести в движение тяжелые, на гусеничном ходу, обвинения в необъективности, односторонности, чуть ли не в злонамеренности… Предупрежденный об этом молодой репортер, когда ему доверяют футбольную заметку, надевает белый халат, резиновые перчатки и дезинфицирует авторучку. И все равно редактор смотрит на него с опаской и старается разминировать написанное:

– Что-то ты о голубеньких больше сказал, чем о полосатых, да и теплее…

– Но они же играли лучше…

– Это неважно, для нас все равны.

Редактор-то знает, что в футболе все равны не бывают. Но ему осточертели телефонные звонки по утрам с высосанными из пальца упреками за пристрастия, и он, прекрасно понимая, что все равно невозможно предусмотреть, как будет истолкована та или иная фраза, старается вычеркнуть хоть что-нибудь.

Журналисту простят малограмотность, сухомятку, вранье, но только не предпочтение одной из команд. И как-то уже утвердилось, узаконилось, что его деловая квалификация измеряется умением держать ухо востро, или, деликатно, необидно выражаясь, – тактом. Любому человеку в радость говорить о футболе первое, что взбредет на ум, все отводят душу в восторгах и брани. А журналист пусть поостережется, пусть не играет с огнем, никаких вольностей!

Вынужденный подавлять чувства, журналист углубляется в механику игры, начинает искать и различать в ней скрытое от непосвященных и привыкает любой матч расчерчивать на грифельной доске. И тогда цепенеет редактор, будучи не в силах разобраться в хитросплетениях комбинированного метода обороны, противопоставленного игре без фланговых форвардов, и читатель, боясь попасть впросак, помалкивает, польщенный, что с ним разговаривают как с «кандидатом футбольных наук», ну а те, кого именуют специалистами, возбуждаются и рвутся в дискуссию. После такого чтения забывают, какая команда победила и какая проиграла; разыгранная на зеленом газоне драма становится спорным чертежом, и все погрязают в технических подробностях. Добродушный мяч, вся таинственность которого в том, что он круглый, выдают за сложную многоугольную нерешенную фигуру.

Я думаю, что перевод футбола из области открытых чувств в мир дотошного исследования – это и есть ответ прессы на запрет симпатий. В живости изложения, несомненно, что-то при этом теряется. Но футбольному делу, тем не менее, такой поворот кстати. Футболу подсунули сильно увеличивающее зеркало. За великим иллюзионистом стали подглядывать, его чудеса стали разоблачать. Аудитория, некогда простодушная и доверчивая, ныне уже не клюет на старые прозрачные фокусы, ей подавай чистую работу! Да и век такой, что не модно пробавляться сказками и сантиментами…

Все это так. Но не затухают вулканические кратеры стадионов, и по-прежнему ни с чем не сравнимы вскрики ста тысяч душ.

Голосов журналистов в этом громовом хоре не обнаружишь. Они сидят молча, насупившись и в самые патетические моменты утыкаются в свои блокноты и строчат. Прекрасный по выразительности скорбный вздох в их заметках фиксируется так: «На 26-й мин. К. с 14 метров бьет выше перекладины». Только и всего.

Кто-то может предположить, что так же деловиты и спокойны тренеры играющих команд. Напрашиваются книжные аналогии с рулевым, который «твердой рукой держит штурвал». Было время, когда меня тянуло посидеть рядом с ними на лавочке, думал, что открою в их поведении, реакции, репликах какие-то тайные тонкости. Сидел, наблюдал, слушал. И что же? Полтора часа они маются, словно отбывая наказание, свою команду видят хороводом безгрешных ангелов, а команду противника – шайкой закоренелых разбойников; судья, кто бы он ни был, – против их команды; грубость чужого игрока – бандитизм, грубость своего – нечаянная извинительная оплошность, к которой стыдно придираться; гол в ворота соперника – образец искусства, гол пропущенный – фатальная случайность. Электрическое табло для них как электрический стул. И я перестал ходить на тренерскую скамейку.

Однако оговорюсь: взбудораженные, с красными пятнами на лицах, они через какой-то боковой скрытый перископ видят все как полагается, прямо и верно, и когда придет время спокойного разбора, окажется, что от их внимания ничего не укрылось. И весь матч они помнят, как гроссмейстер шахматную партию, горячечные выкрики забыты, и судья не шельма и противник, оказывается, был не лыком шит. А теперь к их услугам еще и видеомагнитофоны, все переживания они могут проверить.