Эрик Кантона: Моя история

Лучшими днями моей жизни были те, которые мы с братьями проводили на пляже близ Эстака, где наша семья отдыхала во время летних каникул. Тогда, будучи еще ребенком, я познал, сколько вокруг тупости и несправедливости.

Лето 1978 года я не забуду никогда. Мы с друзьями — Галтье, Фалзоном, Бертоли (нас называли «жеребята Кайоля») — только что выиграли Кубок Прованса. Я был очень горд тем, что принял участие в финальном матче с «Витролем», в котором мы победили 3:0. Но наша радость продолжалась недолго.

Триумф в Кубке настроил нас на дубль, и для того, чтобы выиграть чемпионат, «Кайолю» было достаточно сыграть вничью с «Виво-Марронье». Тогда наша мечта сбылась бы.

Но, к сожалению, хотя мы доминировали в матче, «Виво» вел 1:0 за пять минут до конца. На трибуне бабушка Люсьен, никогда не пропускавшая ни одного нашего матча, очень переживала за нас. Она, как всегда, сидела под своим неизменным зонтиком от солнца, которым часто махала нам, и я знал, что она пристально следит за мной.

В этот момент я получил мяч в обороне и ринулся в сторону чужих ворот. Мне удалось обвести добрую половину дюжины соперников — такое даже во сне не приснится. И вот я уже один перед воротами, и, если забью, мы станем чемпионами.

Но судья дал свисток и остановил игру, потому что у меня развязались шнурки на бутсах. Правила гласят: футболист должен находиться на поле с завязанными шнурками.

Матч окончен, и слезы ручьями льются в раздевалке.

Я быстро позабыл об этом жестоком разочаровании. Вечером, лежа в своей кровати под плакатами Брюса Ли, я уснул с мыслью о белых футболках и голубых гетрах, которые носили мои идолы «Марселя» — Скоблар и Магнуссон.

С одиннадцати лет я воображал себя лидером буйной и непобедимой гвардии голландских футболистов. Я и Неескенс, и Круифф, и Реп и Ари Хаан одновременно. Мне всегда казалось, что команда финалистов чемпионата мира 1974 года, проигравшая Западной Германии 1:2, — это семья из одиннадцати братьев, которые всегда играли вместе.

Исключая Йохана Круиффа, чей стиль и чья элегантность не поддавались сравнению, все остальные футболисты с волосами до плеч выглядели одинаково.

Должен признать, что 7 июля 1974 года я спал очень плохо: победа Брайтнера, Майера, Беккенбауэра, радость Олимпийского стадиона в Мюнхене — все это казалось мне черным предательством по отношению к красивому голландскому футболу. Четыре года спустя — новое предательство в Буэнос-Айресе. На этот раз Голландия в финале проиграла Аргентине. Моя любовь к голландскому футболу была так велика, что в 1982 году мне едва ли не хотелось, чтобы Голландия обыграла Францию на стадионе «Парк де Пренс».

Я рос между мастерской отца, где он открыл мне свою страсть к живописи и Ван Гогу, и футбольным полем. И всегда буду чувствовать себя обязанным своей судьбой двум людям: отцу и Селестену Оливеру, бывшему игроку сборной, который затем стал учителем в средней школе «Гранд Бастид» в Мазарге и первым убедил меня в том, что моя сила, если можно так выразиться, не только в футболе. Во мне было и другое.

Я был марсельцем, привязанным к ароматам и запахам провансальских гор, к теплому и чувственному городу. Мне трудно было представить, что когда-нибудь придется распрощаться с морем и солнцем. Но в 14 лет я понял, что рано или поздно придется выбирать между своим делом и родным

городом. Станет ли это началом долгого пути по футбольной карте Европы?

Я был убежден, что для того, чтобы добиться успеха, мне придется покинуть, хотя бы на время, все, что я любил с тех пор, как помнил себя. Честно говоря, я не рисковал нанести удар своей семье, ибо, хоть и был молод, но знал, какой путь прошли в свое время мои прародители.

Семья отца родом с Сардинии, а предки матери из Испании. В нашем роду никогда не забудут, как ее отец Педро Раурих боролся с фалангистами среди иссушенных равнин Каталонии. Тяжело раненный в 1938 году, молодой испанский республиканец был вынужден отправиться во Францию на лечение. Этот 30-летний офицер, находившийся в яростной оппозиции духовенству и диктатуре Франко, окутавшей Испанию на сорок лет, избрал для жизни изгнанника Францию, а не США. Вместе со своей спутницей Пакитой, которой тогда было всего 17 лет, он прошел концентрационные лагеря в Виши, а затем был выслан в Сент-Прист.

В конце войны Педро обосновался в Марселе. Франция вновь была свободной, но по другую сторону Пиренеев старый генерал продолжал преследовать и сажать за решетку тех, кому не нравился его режим. Как многие испанцы, мой дед никогда больше не увидел своих родителей. После всего того, что знает история нашей семьи, разве стал бы трагедией мой отъезд из Марселя?