Масутацу Ояма: Философия каратэ

Я являюсь очень энергичной личностью. Возможно, это и явилось причиной того, что в возрасте 13–14 лет я занимался каратэ усерднее, чем кто-либо другой. Этим можно объяснить то, что я достиг степени Шодан в 15 лет и второго дана в 18 лет. Я был маленьким, как ребенок, но вес мой увеличивался по мере занятий каратэ. Наконец мой рост достиг 175 см, и я считал его в то время очень высоким. Но молодые люди сегодня растут быстрее и выше. Среди воспитанников нашего зала (школы) мой рост является средним. Подозреваю, что я остался бы коротышкой, если бы не стал заниматься каратэ. В этом и других аспектах жизни меня вдохновляло желание стать таким же сильным и храбрым, как знаменитый самурай Миямото Мусаси. Однако я не принял решения полностью посвятить себя каратэ, пока мне не исполнилось 20 лет.

Когда я покинул дом, чтобы учиться в Токио, я должен был зарабатывать, чтобы платить за обучение. Так как я продолжал усердно заниматься каратэ, я не мог обойтись без достаточного питания и решил работать в студенческой столовой, где мог бы усиленно питаться.

Мне всегда нравилась чистота и я питал отвращение даже к малейшей грязи. Я не чувствовал облегчения до тех пор, пока все вокруг меня не было в порядке. Мне не нравится неопределенность и бесцельность даже в отношениях с другими людьми.

Я усердно трудился в возрасте 15–16 лет. Думаю, что сегодня владелец небольшого или среднего предприятия был бы счастлив платить мне вдвое больше обычного за работу, которую я выполнял. С пяти утра до восьми вечера мой день был заполнен учебой, тренировкой и работой в обеденном зале, где я старался работать за двоих или троих потому, что я был благодарен за работу человеку, нанявшему меня. Тучный, сорока с лишним лет — мой хозяин, любил повторять, что никогда не видел, чтобы кто-то так старательно работал, как я. «Ты собираешься достичь многого, Ояма», — говорил он.

Когда я поступил на работу, столовая была грязная. Но в короткий срок я заставил ее блестеть, выскребая и вытирая все: столы, стулья, ступени, потолок, каждый изгиб и трещину, даже кромки стаканов. Я убирал помещение, где жил хозяин, его семья и другие рабочие, включая туалеты. Однажды я переусердствовал на кухне. Будучи новичком, я вычистил все горшки и сковородки порошком. Не зная, что повару нравится видеть свои сковородки покрытыми черным маслом, я отполировал их до серебряного блеска. Шеф-повар был так возмущен, что когда увидел их, дал мне сковородкой хороший подзатыльник. После этого у нас сложились добрые отношения. Я часто помогал ему в приготовлении пищи и, наконец, хозяин спросил меня, не хотел бы я заняться этим делом.

У меня не было желания работать в столовой, но я наверняка уверен в том, что этот вид трудоемкой и даже физически жестокой работы определенно поставил бы меня на должное место. Я бы сделал в десять раз больше, чем в обеденном зале, если хотел стать Бисмарком Востока.

После войны, полностью посвятив себя каратэ, я следовал тем же курсом огромного усердия. Тренировался по двенадцать часов в день, с 6 утра до 7 вечера, останавливаясь, чтобы только поесть. Прямо или косвенно я тренировал десятки-сотни тысяч каратистов, не зная ни одного, кто бы тренировался гак же усердно, как я. Те, о ком говорили как об усердных, не уделяли занятиям и половины, даже трети моего времени.

Но здесь необходимо объяснить события, приведшие меня к тому, что я полностью посвятил себя каратэ. В первые месяцы после войны была такая нехватка продовольствия и других товаров, какую молодым людям сегодня даже трудно представить. Казалось, что все пришло в упадок и, для того чтобы иметь достаточно денег, продуктов и даже женщину, лучше всего было присоединиться к какой-нибудь банде. Иллюзии о защите нации, ради которой я готов был отдать жизнь, рассеялись, и я находился в состоянии отчаяния.

Но у меня был четвертый дан в каратэ. Люди с моей ловкостью и силой очень ценились как телохранители. Я решил присоединиться к одной из банд. Но я не гордился таким выбором. Живя только для себя и довольно роскошно, я оставался мрачным и угрюмым. Не испытывая счастья, я предавался удовольствиям. Я был победителем, но сердце мое оставалось пустым и я испытывал чувство горечи.

Наконец, после того как я побил несколько американских солдат, меня приговорили к пожизненному тюремному заключению по приговору генерального штаба оккупационных войск. Моя жестокость была актом негодования против поражения Японии. Я хотел показать, что по крайней мере мне не пришлось капитулировать перед американцами. Но, тем не менее, я подвергался уголовному наказанию. Я был преступником. Мысль эта была невыносимой, хотя нечто подобное я испытывал и раньше.