Евгений Гаткин - Все о самбо

Поляков не спеша взял меня за ворот рубашки и, нехорошо улыбаясь, поднял увесистый кулак. Я увернулся, перехватил занесенную руку и подвернулся на бросок через бедро. Прием не получился, и мы плашмя плюхнулись на землю. От неожиданности Поляков немного промедлил, что дало мне возможность прочно захватить его руку между ног. Я лежал на спине согнутый пополам, он был сверху, и поэтому ему казалось, что это он меня упаковал в такой бараний рог. Поляков победно захохотал… Но, как оказалось, торжество его было преждевременным. Такого он не проходил, покинув секцию до того, как нас этому научили, иначе бы знал, что находится в опасном положении. Резко повернувшись на живот, я взял захваченную руку на болевой прием и, как учили, аккуратно, чтобы не нанести тяжелого увечья, стал выгибать локтевой сустав в противоестественном направлении. От боли Поляков закричал. Я прекратил выламывать ему сустав, но захвата не ослабил, боясь, что, когда я его отпущу, он вскочит и мне накостыляет. Поляков засучил ногами, продолжая истошно орать.

Вальтон навис над нами с исследовательским выражением лица, стараясь понять механику того, что я делаю. Видимо, ему понравилось. Он удовлетворенно хмыкнул и пихнул подошвой поляковский зад. Бедный Поляков перелетел через голову с рукой на излом и в голос заплакал. Я отпустил его и, отряхиваясь, встал. Вальтон и все вокруг хохотали. Мои друзья – от радости (кто-то даже зааплодировал), Вальтонова команда – в поддержку лидера. Я стоял еще готовый к тому, что Поляков снова кинется на меня. Он рыдал. Потом, срываясь на визг, крикнул: «Пойдем отойдем!» Вальтон оборвал смех и, сузив глаза, тихо, но зловеще проговорил: «А ну пошел на…!» Поляков со скрюченным от мук позора лицом, всхлипывая, пошел прочь, сопровождаемый положенным в таких случаях улюлюканьем.

Вальтон по-свойски хлопнул меня по плечу и улыбнулся: «Молодец! Здорово ты его! Теперь вижу – самбист!» Окружение Вальтона кинулось пожимать мне руку. Некоторые мерили взглядами мою все еще хрупкую фигурку, и в глазах их читалось легкое замешательство – Полякова побаивались и они… Это произошло через два года после того, как, содрогаясь, я переступил порог борцовского зала ЦСКА.

К этому времени борьба самбо перестала быть для меня спасательным кругом. Незаметно для себя я сделался фанатиком. Учеба в школе перешла в разряд докучливой необходимости. В голове было лишь самбо, а все остальное не интересовало вовсе. В тот период я читал только разделы, посвященные самбистской и дзюдоистской тематике во всех средствах массовой информации.

Учительница математики изо дня в день повторяла: «Гаткин! Ты не сдашь экзамены! Ты тренируешь только мышцы, было бы неплохо, если бы иногда тренировал и голову». Я тупо упирал взгляд в доску с начертанными мелом каббалистическими символами. Высшая математика не стала для меня делом всей жизни. В голове тем временем шевелилась лишь одна мысль: «Через три часа тренировка – и это единственное, ради чего стоит жить».

К шестнадцати годам в соревнованиях я уже перестал проигрывать вообще. Если же это происходило, я делался невменяемым и мной овладевала одна страсть – схватиться с обидчиком и взять реванш.

Весной 1970 года я стал чемпионом Москвы среди старших юношей в весовой категории до 52 килограммов и вошел первым номером в сборную столицы. К тому времени я был самым стабильным и результативным борцом, неизменным капитаном команды ЦСКА. Команда считалась традиционно сильной, и на равных мы боролись только с динамовцами. Это было великое противостояние. Когда в командных состязаниях мы рубились «стенка на стенку», на трибунах стоял рев… Вспоминаю то время, и грудь сжимает от того, что все это в невозвратном прошлом.

К сожалению, не обошлось и без травм. Часто в пылу борьбы я забывал о своей безопасности. Те из приятелей, с кем я виделся нечасто, встречая меня, каждый раз отмечали, что я какой-нибудь частью тела сильно напоминаю Каменного гостя.

Мама, как о манне небесной, мечтала лишь об одном – чтобы я бросил спорт. Папа, напротив, мной гордился и ездил на все соревнования, фотографируя меня то в атаке, то на пьедестале почета.

Отец, если схватывался со мной, всегда оказывался на лопатках, хотя весил на двадцать килограммов больше. Болевых приемов и удушающих захватов я, конечно, не делал. Ему тогда было уже за пятьдесят.

Стал я и призером первенства Москвы по дзюдо. Чемпионом стать не мог, потому что весил пятьдесят один с половиной килограмм, а наилегчайший вес был до пятидесяти восьми. В этой весовой категории выступали те, чей вес намного превышал мой.