Алексей Казарин - Дачный сезон

Саша!..Саша!.. Куда там! нацелился и не остановить, ни догнать, уж такой шустрый был. Девочке кричу, чтобы остановилась. А той и невдомек, почему я ей кричу. Испугался я, даже пот прошиб при мысли: а вдруг он подскочит под это качающееся железо… век бы тогда себя не простил.

На Урале я впервые встретил и грозу. Особенно она впечатляет в горах над лесом. Мы всей семьей (шесть душ: мама, сестры и я) ходили собирать черную смородину на плантации совхоза с натуральной оплатой: третье ведро наше. Сборщиков и без нас хватало, но мама взяла нас с собой, чтобы мы поели ягод. Среди смородин попадалась и красная малина, но редко, «чужие тети» тоже ее собирали. А я пошустрее всех был, вперед забегу женщин и оберу лучшие ягоды. Это вызвало недовольство одной из них, начала ругаться, пригрозила пожаловаться, что мы не столько собираем, сколько съедаем. Но мама все равно нам шепотом разрешила: «ешьте, ребята, ешьте!..» и я все равно это делал, но не так заметно… И вот только мы собрали свои корзинки, как на вершине горы с лесом, вдалеке от нашего плоскогорья засверкала молния, пошел ливневый дождь. Бегом побежали назад, домой. Где-то на пути остановились возле ларька заготовительной конторы 1 1 Ягоды предназначались для отправки на фронт , и мама отдала большую часть корзин с ягодами. А мне было обидно, зачем она это сделала, мы так старались…

Вспоминаю сейчас эту сцену, и мне почему-то всегда слышится песня: «Шумел сурово брянский лес, и молнии над тучами блистали…» (кажется такие слова, посмотреть в песеннике).

Я гулял где-то во дворе и уже к вечеру захожу в дом. Смотрю, внутри темноватой комнаты, освещенной свечой на столе, мама стоит рядом с каким-то высоким, красивым мужчиной в военной форме, с бравыми усами и смотрят на меня 2 2 Таким его и запечатлел кто-то из московских художников, прибывшие на Волховский фронт с задачей нарисовать типичного фронтовика. Он выходил на улицу из штаб и увидев его художники обрадовались: «Вот это нам и надо!», стали рисовать отца с натуры. Позже картину эту выпросил у отца переснять известный фотограф Орлов. Это тот, кто заснял воссоединения двух фронтов под Ленинградом, означавшую снятие блокады…? Но так ее и не возвратил. Теперь, она, эта картина, видимо, гуляет где-нибудь в частной коллекции .

Леша, это твой папа! говорит мама.

Я стою в растерянности: стоит передо мной совершенно незнакомый человек и что я должен делать в этой ситуации? Какая-то интуиция мне подсказывает, что я должен броситься к нему в объятия с радостью и поцеловать. Но мне совершенно не хочется искусственно радоваться, я не знаю этого человека. А они ждут моей реакции. И я начинаю соображать, что мне хоть и не хочется, но при встрече к «папе» нужно все-таки броситься к нему в объятия. И я, преодолев себя, делаю это…

Отец подкинул меня к верху, а потом за столом посадил меня на колени, подарив сверкающую бензиновую зажигалку. 3 3 Долго берег я эту зажигалку и только, через десять лет в школе у меня ее украли, когда я, решив похвастаться, по своей неосторожности показал ее своим одноклассникам От него приятно пахло табаком и еще чем-то, что могло быть только от мужчины, с которым можно вполне чувствовать себя всегда в безопасности… Они о чем-то долго разговаривали, спорили, и под конец начали драться стульями. Я не выдержал и, хотя мне было очень страшно, встал между ними и как мог строго сказал отцу:

Не смей маму бить!.. От неожиданности они прекратили скандал…

Как потом я узнал, у отца на фронте был роман с женщинами. Потому и уже война кончилась, а он не хотел возвращаться в семью, приехал же умолять мать отдать детей в детдом. Но мама не согласилась. А принудил его возвратиться в семью военком. Он сказал маме: «Я напишу об этом в часть, и если он не вернется, ему там промоют мозги как коммуниста, и в случае чего снимут звание старшего лейтенанта. Помогать мы вам теперь больше не можем. У нас много еще осталось таких одиноких женщин».

Тут я должен немного остановиться и рассказать на примере своей мамы о наших русских женщинах героинь, оказавшихся в эвакуации в Сибири.

Я смутно представляю, как маме было тяжело одной самой выстоять в эти трудные военные годы и растить пятеро детей. В начале войны наша семья была эвакуирована из Москвы. По рассказам мамы здесь ей в полную меру пришлось испытать и голод, и холод, бандитизм дезертиров. Самая же трудная проблема была с хлебом. Маме приходилась заниматься спекуляцией и за сотни верст по тайге, где пешком, где поездом на «кукушке» (узкоколейка) ездить из Кытлыма в Казань, где обменивала мыло на хлеб и обратно нести в рюкзаке тоже, чтобы сэкономить на хлеб. Особенно трудно было зимой. Уходила чуть свет и не всегда успевала возвратиться назад, а мы в это время грелись возле холодной печи (моя сестренка тогда подхватила воспаление легких, а позднее и порок сердца, всю жизнь от простуды у нее гноились уши, частично потеряла слух). Путь ее предстоял через какие-то татарские селения, запомнилось село или деревня по названию Шемордан в Башкортостане.. По карте сейчас определил только от этого промежуточного пункта расстояние до Казани 131 км. Поселок же Кытлым, где мы жили еще дальше, в соседней Свердловской области. Даже сейчас, по спутниковой карте все улицы непосредственно соприкасаются с таежным лесом. С благодарностью вспоминала она татар, которые всегда помогали ей, чем могли, приглашали в дом согреться, попить горячего чая, а иногда угощали горячей картошкой. Но это в дневное время. А однажды мама задержалась и пришла в какую-то деревню уже в темноте. Постучалась в окошке, но хозяйка побоялась открыть дверь из-за дезертиров. Взглядом показала на баню, мол, иди, ночуй в ней. Она зашла в баню, нащупала в темноте печь с лежанкой. Но едва легла на ней и протянула ноги, как вдруг что-то отдало по ее ступням. «Что это мешает? подумала она, нагнулась и нащупала чьи-то ноги. Оказалось рядом висит, покончившись с собой дезертир. Так и пролежала с ним всю ночь на печи: мертвого чего бояться?