Дмитрий Лесной - Русский преферанс

Сдавались те самые карты, которыми метал банк А… Некрасов, взяв карты, вдруг сказал:

— Господа, позвольте эту сдачу не считать, мне нужно осмотреть карты, — и он стал рассматривать их.

Играющие и я с удивлением следили за Некрасовым, который пристально расследовал их. Когда он окончил осмотр карт, то спокойно сказал:

— Сдавайте.

Его стали спрашивать, зачем он рассматривал карты.

— Мне нужно было.

Играя, Некрасов всё время шутил.

Когда гости, поужинав, ушли, Некрасов, взяв колоду карт в руки, сказал:

— Посмотрите, каждая карта отмечена ногтем. Ай да молодец, вот для чего отпускает себе длинные ногти!»

Рассказ Панаевой выглядит в высшей степени достоверно, особенно если прочесть роман Афанасьева-Чужбинского «Петербургские игроки» [42] — книгу, написанную если без большого художественного озарения, зато с огромным знанием игры и шулерских приёмов. В книге «Очерки прошлого» (три издания при жизни автора) Афанасьев-Чужбинский подробно описал карточную игру своего времени, в том числе и преферанс.

Русский историк, профессор Московского университета, «западник», чья известность в качестве прототипа одного из главных «бесов» Достоевского, увы, далеко превзошла его известность как учёного. В записных тетрадях к роману Достоевский именовал героя напрямую Грановским, хотя в беловом тексте романа «на всякий случай» отвёл от себя подозрение в сочинении пасквиля и указал, что Степан Трофимович Верховенский — «только подражатель» по сравнению с таким, как Грановский. А. Я. Панаева, описывая своё пребывание в гостях у Грановских осенью 1852 г., [43]свидетельствует:

«Грановский в это время уже не ездил по вечерам в клуб, а раз в неделю у него собирались трое родственников его жены и играли в преферанс по самой ничтожной цене».

Очевидно, Грановский играл в преферанс — или по крайней мере в иную коммерческую игру — и в клубе; Панаева приводит по памяти монолог Грановского, где он оправдывается «за прошлые грехи»:

«Я случайно сел играть в азартную игру; один мой клубный всегдашний партнёр в коммерческую игру стал приставать ко мне, чтоб я сел за него играть в палки, [44] потому что он страшно проигрался. Я сел, и на несчастье мне страшно повезло, я отыграл ему половину проигрыша. На другой вечер этот же господин опять пристал ко мне, чтобы я отыграл ему и остальную половину, играя с ним в доле. Везло мне опять невероятное счастие, и я на свою долю выиграл более 1000 рублей. На эту тысячу я стал играть уже один, и мне везло до смешного… Но, как всегда, нашла и полоса несчастья. В один вечер я проиграл несколько тысяч, — все, что выиграл раньше, и ещё долг сделал. Ну, тут я пошёл отыгрываться и запутался… Мне теперь самому кажется невероятным, как я мог допустить себя до такого невероятного нравственного падения, — но какое заслуженное наказание я испытал, когда один шулер сделал мне предложение вступить в их компанию!.. Часто просыпаюсь ночью от кошмара: вдруг приснится, что я опять играю в клубе!..»

Не совсем ясно, скопировала ли Панаева манеру изъясняться у Верховенского-Грановского из «Бесов» или воспроизвела подлинные слова Грановского, но сходство речи Верховенского, изобилующей восклицаниями и горестными репликами, со словами Грановского в передаче Панаевой не вызывает сомнений. Существует множество свидетельств об игре Грановского, — однако мемуаристы, уделяя внимание именно азартным играм, оставляют без внимания его игру в преферанс. В частности, И. И. Панаев, записавший ту же «исповедь о картах» (обращенную в монолог Грановского) в своих «Литературных воспоминаниях», заканчивает её репликой: «…я даю вам слово, что не буду брать этих проклятых карт в руки…» Версия Панаевой, писавшей свои мемуары позже, вызывает больше доверия — мемуаристка совсем не была склонна «лакировать действительность».

«Избалованный русский барич, что между прочим с известной прелестью отражалось на его произведениях», — так охарактеризовал этого писателя близкий друг и сосед Афанасий Фет в своих «Воспоминаниях». До конца жизни Тургенев был скорей шахматистом, чем картёжником; о последнем годе жизни Тургенева вспоминает Я. П. Полонский: