Родион Сельванюк - Это было на Волге

— Летят дьяволы!

Вспыхивают, разрезая ночную темь, лучи прожекторов. Яркие столбы со светящимися вверху пучками стеной встают над Волгой. Луч света падает на воду. Осветив русло реки, берег а , он секунды две задерживается над островком.

— Ложись! — кричит Шульга. — Чего доброго пулеметом шарахнут!

— А ты думаешь, не шарахнут? — зло говорю я ему. — Обязательно шарахнут! Докажи им, что на островке не немецкие парашютисты, да и сверху хорошо видно. Решат, что зенитка поставлена, — и пиши как звали. А все ты, рыбья твоя голова!

— Как же быть? — прижимаясь к песку, взволнованно спрашивает Шульга.

— Что ты у меня спрашиваешь! По твоей милости остались. Лодка видна. Вот и лежи, пока не продырявит.

— Шутишь!

— Плохие шутки...

Внезапно, со свистом рассекая воздух, над нашими головами проносится осколок.

— Дело дрянь, — шепчет Шульга, — влипли!..

Осколки сыпятся все чаще и чаще. Перекрывая грохот зениток, я кричу Шульге:

— Давай под лодку!

Мы бежим к лодке. Успеет ли хватить осколком? Они то и дело щелкают по воде. Хватаем лодку и, вытащив ее до половины, с трудом переворачиваем. Теперь мы лежим под ней. Днище лодки из толстых просмоленных досок, авось не пробьют осколки. Но все же на это мало надежды. Внезапно становится светло. Высовываю из-под лодки голову и смотрю вверх. Где-то над нами как ошалелый, в разрывах снарядов и лучах прожекторов, носится фашистский самолет. А над поворотом реки медленно опускается сброшенная на парашюте ракета. Совсем близко — так кажется на воде — одна за другой рвутся авиабомбы.

Мозг лихорадочно работает: «Как там в части?» Сбросит бомбу на госпиталь, что тогда?

А по лодке теперь то и дело сечет дождь мелких осколков, а иногда и крепко постукивает. Мы лежим, прижавшись друг к другу.

— Вот тебе и рыбалка, — говорю я.

Часа через два перестают бить зенитки, постепенно гаснут прожектора, и вновь наступает тишина.

Мы вылезаем из-под лодки, отряхиваемся.

— Живы!

— Живы! Боялся сказать, — тихо признается Шульга, — этакий, знаешь, здоровеннейший осколок пролетел... Ну, думаю, все! В бой не страшно, а здесь... Давай, верно, на тот берег. Ну его ко всем лешим, этот остров!

Мы переворачиваем лодку, спускаем ее на воду и в темноте наугад плывем к лесистому берегу. Возбуждение спадает. Кругом тихо, пережитое кажется уже далеким.

— Смотри, смотри: огонек! — радостно говорит Шульга.

Я смотрю в сторону, куда показывает он, но никакого огонька не вижу.

— Да вон, вон же он!

Действительно огонек. Он то мелькнет, то пропадет, такой крохотный, маленький.

— Никак рыбак, — говорит Шульга.

Нажимаю на весла, вода под ними клокочет, пенится. Минут через пятнадцать лодка мягко ткнулась в берег. Подтянув ее, чтобы не унесло, мы идем на огонек. Это жилье бакенщика. Видна вышка, увешанная красными и белыми шарами. Возле — шалаш из сухих прутьев. Сам бакенщик сидит на корточках у небольшого костерка, разложенного между двумя кирпичами, кипятит чайник. Наше появление для него неожиданно. Он вскакивает и, приложив ладонь к глазам, вглядываясь в темноту, сиплым голосом кричит:

— Э-эй! Кто идет?

— Свои!

Ему можно дать не менее шестидесяти пяти лет. Он высокого роста, широкоплеч. Одет в суконные штаны и желтую с горошком рубашку, поверх которой на плечи наброшен ватник.

— «Свои». Кто вас тут знает! Самолетов-то поди сколько летало.

Его маленькие, в густых расщелинах бровей, глаза смотрят подозрительно, холодно.

— Да за кого же ты нас, дедушка, принимаешь? — не выдержал Шульга. — Из госпиталя мы.

— На лбу, милый, у вас этого не написано, — резонно замечает старик. — Пошто ночью шатаетесь?

— Да мы, дедушка, на рыбалку.

— На рыбалку? И впрямь... — рассматривает он наши удочки. — Значит, рыбаки. — Голос старика теплеет. — А я-то думал... Не приведи господь, всякое может быть... С виду вы люди вроде нашенские, а в нутро к каждому не залезешь. С какого будете госпиталя?

— С Вольска, дедушка.

— Слыхал, слыхал! В школе стоите. У меня свояка ранило. Наперво у вас лежал, а теперь аж в Аягузе, под Семипалатинском, в Казахстане — вон куда попал. Значит, по рыбку приехали?

— По рыбку, дедушка. Боец лежит, тяжелораненый, все рыбки просит. Говорит, может, с нее полегчает. Вот и решили половить.

— Ишь ты, — качает дед головой, — какая, значит, аказия, а я-то думал: так, ради баловства, вроде отдышки, приехали. Это, милый, конечно, от рыбки должно полегчать; фосфору в ей, говорят, много!