Татьяна Князева - Vela Darem. Путевые заметки художника-мореплавателя

Желание быть мультипликатором быстро пропадает, когда я начинаю взрослеть, но его заменяет новое, щемящее чувство стремления и невозможности передать на бумаге все, что видишь ежедневно вокруг себя. И мне вдруг хочется нарисовать блики солнца на воде. Пестрые осенние деревья. Грозовые облака. Рассвет в горах. Мой мир начинает наполняться пейзажами, запахами и звуками, которые я не могу изобразить, но так хочу.

Пройдет время, и я свыкнусь с этим чувством, понимая, что от него никуда не деться: с жадностью разглядывая мир вокруг, я представляю, как в этот самый момент я рисую. И чем красивее увиденное, тем больше охватывает отчаяние – чувствуешь, что все это ускользнет от тебя в тот момент, когда ты коснешься кистью бумаги или холста. Иногда я фотографирую то, что я бы хотела нарисовать, но то, что больше всего поражает и вдохновляет меня, на фотографиях чаще не получается – наверное, потому, что оно лежит вне зрительных образов. Или потому, что проходит одно единственное мгновение – и все меняется, становится другим. Я понемногу перехожу к пейзажам, продолжая то и дело рисовать животных и портреты. И только неподвижные вещи я не люблю.

Маленькая деревянная лодка, в которой я начинала свои творческие путешествия, растет вместе со мной. Фломастеры брать в руки уже стыдно и несерьезно, тумбочка моя забита коробками с цветными карандашами, но так хочется нарисовать настоящую картину, а карандаши мне в этом помочь не могут.

Период поиска источника цвета заводит меня на первых порах в тупик. Гуашь, которой я начинала рисовать первые более или менее серьезные работы и которую я брала на кисть густо, подражая масляной живописи, быстро надоедает. Она кажется мне непослушной, боится воды и не терпит ошибок. Засыхая комочками, имеет обыкновение трескаться и отваливаться, светлеет при высыхании, а стоит разбавить ее водой, становится неоднородной, и вместо лессировки порой получается грязь.

Что такое темпера , я пока не знаю, акварель не дается мне, и творчество мое понемногу принимает монохромный вид. Я откладываю в сторону краски и цветные карандаши, но зато в моем обиходе появляется множество мягких графитных карандашей 4b и даже 6b и 8b. Последний, долгоиграющий, будет со мной и спустя лет пятнадцать. В основном, я использую его для фона. У него нет деревянного корпуса, и весь он представляет собой толстый графитовый стержень, заключенный в пластиковую оболочку.

Рисунок, изображая даже трехмерное пространство, сохраняет при этом плоский характер листка, на который нанесен этот рисунок. Таким образом, впечатление от рисунка у нас всегда двойственное. Мы воспринимаем, с одной стороны, изображенное в нем как трехмерное, с другой стороны, мы воспринимаем игру линий на плоскости, и именно в этой двойственности заключена особенность графики как искусства. [Лев Выготский] 11 11 Выготский, Лев Психология искусства. – Санкт-Петербург, 2019.

Потом я беру в руки уголь. Ластик, палочка угля и растушевка позволяют делать мгновенные наброски животных и создавать быстрые живые пейзажи. У меня начинают получаться блики на воде, длинная кошачья шерсть и даже портреты. Вместе с углем я пробую сангину и сепию, но не вполне понимаю их. И все же мое стремление к мелким деталям побеждает – так я прихожу к чертежному инструменту под названием рапидограф . Прикладываешь его к бумаге, едва надавливаешь и чувствуешь, как точно начинается линия. И это уже совсем другие ощущения.

Рисование тушью тонкими четкими штрихами доставляет мне огромное удовольствие. Заметна любая ошибка, исправить ее можно только при помощи перочинного ножа, который, конечно, оставляет след на бумаге, но так приятно, едва надавливая на кончик рапидографа, прорисовывать пряди шерсти и перья, работать над мельчайшими деталями. На один рисунок уходит до восьми или даже десяти часов, терпение требуется огромное, но результат мне нравится, и я считаю, что игра стоит свеч.