Аньес Рокамора - Одевая город - Париж, мода и медиа

В 1888 году, к примеру, правительство Франции инициировало действо, призванное прославить республиканский дух, пригласив мэров всех коммун на пышный банкет в столицу (Ihl 1993: 7–14). Эта встреча, состоявшаяся в 1889 году, заставила газету Le Temps утверждать в августовском номере, что «ни разу после 14 июля 1790 года и ни в какой другой стране не видели подобного зрелища: целая нация собралась воедино в одном месте» (цит. по: Ibid.: 29). Более 20 000 мэров присутствовали на приеме в Большом дворце в 1900 году (Ibid.). В 2000 году Сенат Франции провел подобный банкет в Люксембургском саду Парижа: мэры французских коммун с супругами были приглашены на празднование Дня взятия Бастилии [9] Sénat. Banquet Républicain. www.14juillet.senat.fr/banquet2000/banquet.html . 2007 (ссылка устарела. – Прим. пер. ). .

Оливье Иль полагает, что банкеты Третьей республики поддерживали легитимацию Парижа в качестве «привилегированного места собраний», и эта мысль применима и к мероприятию 2000 года (Ibid.: 31). Действительно, именно в Париже République, мыслимая как «единая и неделимая», прославляется и управляется (Deyon 1992: 34); единство и неделимость de facto оказываются синонимами сведения всей нации к ее столице. По мнению Иля, подобно торжествам, с 1880 года проводившимся в Париже 14 июля – и проводящимся до сих пор, причем ежегодный парад на Елисейских Полях систематически транслируется по телевидению, – банкеты означали дематериализацию Парижа (Ihl 1993: 28). Ибо подобные события способствовали превращению французской столицы, материального и эмпирического пространства, в символическую проекцию, выражающую сущность нации (Ibid.). Становясь символом, Париж помещался выше региональных приоритетов; Иль отмечает, что конструирование столицы как вместилища республиканского воображаемого и идентичности нации служило противовесом «привязанности к своей земле» (Ibid.).

Материальное создание впечатляющих построек в Париже также свидетельствует о значимости столицы для представления нации и государства, о ее отождествлении со всем самым престижным. Таково было положение дел уже при короле Филиппе II Августе (правил в 1180–1223), который в 1190 году начал строить Лувр как оборонительное сооружение. В конце XVI века, когда Лувр уже на протяжении двух столетий был официальной королевской резиденцией, Генрих IV (1589–1610) перестроил дворец, которому он отводил ключевое место в своем проекте зрелищной репрезентации нации и королевского могущества (Jones 2006: 156). Век спустя Людовик XIV сделал то же самое, подарив Лувру новый фасад; кроме того, при нем развернулось городское строительство, призванное придать Парижу «монументальности» (DeJean 2006: 213).

В правление Наполеона III (1852–1870) эта стратегия усиления зрелищности и запечатления государственной власти в материальном облике города получила особенно масштабное выражение (см.: Hancock 1999: 65–66). Наполеон III использовал французскую столицу как средство укрепления имиджа страны и своего собственного: так, Всемирная выставка 1855 года прославляла современный облик города и его превосходство в области изящных искусств, торговли и промышленности (Higonnet 2002: 351 – 354). Однако наиболее зрелищную и амбициозную форму желание монарха привлечь внимание к Парижу, и посредством города – к собственной персоне, а также к государству и нации, получило благодаря барону Жоржу Осману, префекту департамента Сена в 1853–1870 годах. В этот период префект руководил масштабной реконструкцией города, в результате которой множество грязных, узких улиц и закоулков средневекового Парижа исчезли, сменившись прямыми осями бульваров, с которых пешеходы могли обозревать основные достопримечательности города в наиболее выигрышном ракурсе (см.: Rice 1997). Линии бульваров дробились площадями (places), которые представляли собой оазисы здоровья в самом сердце города (Ibid.: 40). Скученность и давка на улицах были устранены, и экипажи смогли проезжать свободно (Ibid.). Кроме того, была построена система канализации, призванная очистить город от пятнавших его грязи и вони. 15 000 газовых фонарей осветили улицы, на которых магазины не закрывались до десяти вечера (Ibid.: 9, 38). Новый облик Парижа сделал его унифицированным и унифицирующим пространством (Hancock 1999: 68; Rice 1997: 68), таким, которое можно было охватить взором и осмыслить «с первого взгляда» (Higonnet 2002: 172). Строительство продолжалось еще длительное время после правления Наполеона III, закончившись только в начале XX века (Marchand 1993: 157). К 1890 году было израсходовано «2,5 миллиарда золотых франков (franc-or)», эквивалент годового бюджета всей Франции на тот момент (Ibid.: 96).