Шри Ауробиндо - Шри Ауробиндо. О себе

Night’s tapers [277] are burnt out and jocund day
Stands tiptoe on the misty mountain tops [278] —

Tout reposait dans Ur et dans Jérimadeth;
Les astres émaillaient le ciel profond et sombre;
Le croissant fin et clair parmi ces fleurs de l’ombre
Brillait à l’occident, et Ruth se demandait,

Immobile, ouvrant l’œnil à moitié sous ses voiles,
Quel dieu, quel moissonneur de 1’éternel été
Avait, en s’en allant, négligemment jeté
Cette faucille d’or dans le champ des étoiles. [280]

Dans la salle en rumeur un silence a passé…
Pannyre aux talons d’or s’avance pour danser.
Un voile aux mille plis la cache tout entière.
D’un long trille d’argent la flûte, la première,
U invite; elle s’élance, entre-croise ses pas,
Et, du lent mouvement imprimé par ses bras,
Donne un rythme bizarre à l’étoff nombreuse,
Qui s’élargit, ondule, et se gonfle et se creuse,
Et se déploie enfin en large tourbillon…
Et Pannyre devient fleur, flamme, papillon!
Tous se taisent; ’les yeux la suivent en extase.
Peu à peu la fureur de la danse l’embrase.
Elle tourne toujours; vite! plus vite encor!
La flamme éperdument vacille aux flambeaux d’or!…
Puis, brusque, elle s’arr ^ ete au milieu de la salle;
Et le voile qui tourne autour d’elle en spirale,
Suspendu dans sa course, apaise ses long plis,
Et se collant aux seins aigus, aux flancs polis,
Comme au travers d’une eau soyeuse et continue,
Dans un divin éclair, montre Pannyre nue.

The revel pauses, and the room is still,
The silver flute invites her with a trill,
And buried in her great veils, fold on fold,
Rises to dance Pannyra, Heel of Gold.
Her light steps cross, her subtle arm impels
The clinging drapery, it shrinks and swells,
Hollows and floats, and bursts into a whirl;
She is a flower, a moth, a flaming girl.
All lips are silent; eyes are all in trance,
She slowly wakes the madness of the dance;
Windy and wild the golden torches burn;
She turns, and swifter yet she tries to turn,
Then stops; a sudden marble stiff she stands,
The veil that round her coiled its spiral bands,
Checked in its course, brings all its folds tu rest,
And clinging to bright limb and pointed breast
Shows, as beneath silk waters woven fine,
Pannyra naked in a flash divine!

Остановился пир, утихла зала,
Выводит трель, зовя ее, серебряная флейта.
Погребена под грудой покрывал, за складкой складка,
Встает плясать Паннира, Золотая Пятка,
Передвигаясь легкими шагами, она срывает тонкими руками
Льнущий к ней покров, он уступает, раздуваясь,
Вдруг опадает и плывет, охваченный круговоротом;
Как цветок, как мотылек она, как пылкое дитя.
Умолкли все уста и неподвижны очи,
И медленно растет накал безумной пляски;
И золотые факела трепещут дико на ветру;
Вот поворот, еще быстрее вертится она,
Остановилась и застыла, как мраморное изваянье,
Спиральными витками вуаль по ней сбегает,
И, задержавшись на пути, покой находят складки,
Прильнув к ногам, к остроконечным грудям,
И являют, словно под тонким шелком льющейся воды,
Панниру обнаженную в божественном сиянье!
«Здесь всё блистательно, – пишет критик, – и всё сверкает, как драгоценности на груди танцовщицы, но есть одно неуместное выражение – «остроконечные груди» – больше физиологическое, нежели поэтическое. Сам я без удовольствия прореагировал на слово «girl» в восьмой строчке.