Анна Минег - Научи любить

– Да какой я писатель, так, несколько сценариев для фильмов, журналист больше.

– А я вам чаю принесла. – Верочка светилась от радости за пристроенную пассажирку.

Поблагодарив проводницу, предложил я своей попутчице немного коньяку в чай.

– Нет, если пить, то отдельно от чая и лучше водку.

Жест, которым она быстро огладила свою талию, показался мне странно знакомым.

– Тогда давайте коньячку выпьем, водочку купим на ближайшей станции, поезд там стоит минут двадцать, – нашелся я.

– Хорошо! – все-таки вела она себя как-то просто и уверенно.

Коньяк выпила залпом за пару глотков.

– Спасибо, – поблагодарила она, одобрительно оглядывая предложенную закуску, – когда будем проезжать Забайкальск, купим копченого омуля, я всегда там покупаю, вкуснейшая рыбка!

– И часто приходилось вот так поездом путешествовать?

– Да почти каждый год, служба моя под Магаданом, в отпуск в теплые края манит, отогреться, фруктов вволю поесть, у нас на Северах ни солнышка вволю, ни тепла!

Вот что меня настораживало в её жестах, они похожи были на жест нашего армейского старшины, когда он поправлял гимнастерку под ремнем.

– Связистка, наверное, или санчасть? – Профессиональная привычка накапливать информацию направляла разговор в нужное русло.

– Нет, надзиратель в женской колонии, на жаргоне зеков – вертухай.

Моя информационная привычка сразу сделала стойку, как сибирская лайка, увидевшая белку. Узнать почти изнутри тюремные нравы и быт – это ж клад для любого писателя!

– Что-то ты как будто насторожился, эту работу кто-то должен делать? Да и к тому же ранняя пенсия, у нас северные надбавки, год службы идет за полтора!

– Так вы отслужили?

– Давай не будем на «вы», у нас так – если выпили вместе, то на «ты», а потом дембель у меня, отслужила, оттянула лямку вчистую!

«Сколько же тебе лет, голубушка», – начал я прикидывать в уме возраст своей попутчицы.

– Да не считай, служить надо двадцать пять лет, год идет за полтора, так что провела я за колючкой почти семнадцать лет!

Да она еще и мысли угадывает! Наверное, изумление все-таки читалось на моем лице.

– Я таких людей повидала, охраняла, знаю, что они думают или скрывают, вот ты, наверное, просчитываешь мой возраст? Или одногодки, или ты чуть младше меня!

– Мне тридцать семь, – начал я приходить в себя после изумления.

– А мне тридцать шесть!

«Наверное, мороз действует так на организм», – подумал я, мне она показалась моложе.

– Работа меня не напрягала сильно, в отпуск за два года один раз получалось съездить, а вот теперь домой насовсем, убываю.

Привычка говорить по-военному была у нее, что называется, в крови.

– Купила я недалеко от Новосибирска домик, там в поселке родня живет, вот и у меня есть дом, если можно так назвать!

– Семья уже там живет?

– С семьей как-то не получилось. Мужа подходящего не нашла, за кого попало замуж не хотелось, службу, думала, отслужу и устроюсь. А ты почему не женат?

– «Определенно мысли читает, прямо Вольф Мессинг в юбке». – Изумление все-таки читалось на моем лице.

– Кольца на руке нет, следа от него тоже не видно, командировочные либо снимают, либо не берут в командировку. Получается, ты не женат или в разводе, – пояснила она.

– Здорово, я подумал, мысли читаешь, – восхитился я столь простому объяснению.

– Читать не читаю, а просчитать можно, вот ты как писатель любопытен должен быть, что да как, узнаешь – в книжечку тиснешь или куда-то в статью пристроишь. В дороге скучно одному, а здесь встреча с человеком, завтра расстались и навсегда. Можно пооткровенничать. Меня мои зэчки выучили, за базар нужно отвечать, а взялся делать, будь добра, выполни до конца!

– Давай еще по одной, – она сама разлила коньяк в стаканы, – разговор веселей пойдет, а то станция скоро.

Выпили.

Я прислушивался к теплоте, разливающейся по телу. Нет, она определенно хороша, вот только замашки надзирательские, самостоятельные и решительные.

– Все думаю, почему надзирателей вертухаями зовут?

Раз уж пропала работа на эти сутки, так узнаю о ней как можно больше.

– Сначала вертухаями звали не всех, а только тех, кто дежурит на вышке, – вышкарей, они были опасны для заключенных. Видно им далеко, ночью прожектором вертит, сам по площадке ходит – вращается, вот отсюда и погоняло такое.

– А что, в женских колониях блатной жаргон такой же, как и на мужской зоне?

Кажется, я тоже перешел на лагерные термины!