М. Ю. - Моя весенняя любовь с привкусом боли

– Под чем? – мне показалось я ослышался.

Это слово, так часто звучащее с экранов телевизоров и кричавшее с газетных страниц предупреждением, что подобные увлечения ведут к зависимости, смерти, болезнях, вдруг впервые так явственно нашло отклик в моей голове, окатив холодной водой.

Странно было слышать это из уст того, кого я знаю. Вдруг неожиданно все это оказалось так рядом, что, некогда казавшееся чем- то далёким и почти несуществующим, оно, вдруг, приняло форму и было выброшено на грязный бильярдный стол всего в паре метров от меня.

Я знал, что в мире это где- то есть, но « это» всегда было где- то там, далеко, вне пределах моего мирка и моей видимости, а теперь « это» здесь, рядом, стоит только сделать пару шагов и протянуть дрожащую руку.

Для Итана же, как показалось мне, это было чем- то обыденным, само себе разумеющимся и совершенно не пугало и даже не особо заботило. Я судорожно пробежался взглядом по его рукам, но рукава рубашки, закатанные слишком низко, скрывали сгибы локтей, предательски пряча голубые дорожки вен.

– Да не колюсь я. – он перехватил мой взгляд и поднял рукава выше, оголив светлую кожу.

– Показать другие вены? В паху, например? Туда тоже можно уколоться.

– Придурок. – тогда я даже немного обиделся за то, что для него все эти вещи, казавшиеся мне до чертиков жуткими, совершенно не задевали его. Он лишь с легкой улыбкой на губах, кивал головой в такт музыке, листал сообщения на телефоне, то и дело подливая выпивку в наши стаканы.

« Неужели для тебя это настолько нормально, что ты так спокойно шутишь по этому поводу?» – мой немой вопрос так и остался без формы и утонул в глубине зарождающегося внутри страха.

Да, в тот вечер, на самую секунду я испугался его. Испугался Итана, испугался той девушки и всего того мира- запретного, опасного и чужого, к которому я, вопреки своему желанию, прикоснулся посредством этого человека. Но внутреннее чувство опасности было в миг заглушено смехом Итана и растворилось под его очередными пошлыми шуточками.

Если он считает и говорит, что все в порядке, значит так и есть. Уже тогда безоговорочно и слепо я начинал верить ему. Налей Итан при мне в стакан средство для травли тараканов и скажи, что это молоко, я бы, не моргнув и глазом, выпил все залпом и лишь согласился бы с тем, что да, молоко невероятно свежее и вкусно.

Ещё в первый день знакомства Итан, его авторитет, его слово, его мнение и точка зрения обрели для меня вес и с каждым днём во мне лишь укреплялось мое восхищение и обожание к нему.

Я пришёл домой пьяный, на ватных ногах, и застал тебя спящим. Такой родной и близкий. Мне казалось, что я более не имею права прикасаться к тебе, дышать одним с тобой воздухом, находиться с тобой под одной крышей, ибо клянусь, уже тогда я чувствовал, что испачкался в чем- то мерзком и непозволительном. От туда, извне, я принёс что- то грязное, запретное и боялся замарать твой чистый облик даже одним своим присутствием. В моих глазах ты всегда был светлым образом отца, которого я никогда не видел. Тем, кто вырастил и воспитал меня.

Как иронично. С одной стороны был ты- заботливый, любящий, оберегающий, с другой- он- опасный, хитрый, жестокий. Я отчетливо видел скучающее холодное равнодушие в глазах Итана и отцовское беспокойство в твоих. Все это время, все эти года именно ты оберегал меня.

Перед моими глазами так же все ещё ясно стоял образ матери. Ее пухлые от чужих поцелуев губы, глаза, темные от возбуждения. Я помню, как она, затягиваясь крепкой сигаретой и проливая на грудь красное вино, упивалась своим развратом и пошлостью.

Эрик, я отчётливо чувствовал твой страх, что я пойду по ее стопам, но так же всегда видел твою непоколебимую веру в меня. В моем лице ты видел ее и прятал меня от всего этого порочного и запретного, но такого сладкого и дурманящего. Признаться, я и сам боялся превратиться в неё. Падшая, глупая, разбитая, несчастная, с улыбкой поверх слез и смехом сквозь боль. Она, возбужденная, раскрасневшаяся, с тяжёлым сбившимся дыханием, забиралась ночью ко мне в постель, гладила по лицу и, заставляя проснуться, заглядывала мне в глаза, в душу. Уже тогда она видела меня насквозь.

Знаешь, Эрик, ты показал мне другую жизнь. Нормальную, обычную. Без пошлых взглядов чужих мужчин на мою мать, а затем и на двенадцатилетнего ее сына. Без страха, голода и боли. И даже сотни лет мне не хватит на то, чтобы выразить, насколько я тебе благодарен, но все же, что- то мерзкое и порочное, живущее внутри, не давало мне покоя и скребло мне рёбра, шепча, что я такой же, как они все, те, в окружении которых я вырос.